Читаем Под буковым кровом полностью

«Итак, вы находите в этом развлечение», сказал князь. NN развел руками. «Видишь, милая, — продолжал князь, откладывая золоченую вилку с родословными эмблемами и наклоняясь через стол, — не все разделяют твои вкусы». — «Однако Иван Андреевич так торопится уехать, — отвечала княгиня: — верно, тучки, что сейчас видели мы над лесом, его напугали». — «Это маленькие тучки», — небрежно отвечал NN. «Ты, Annette, здесь редкий гость, — заметил князь (хотя жена его бывала здесь ровно столько же, сколько и он), и, верно, не знаешь всех наших заведений; именно, вон в том амбаре, с такою забавною крышею, там всегда у нас приберегается хорошая погода, нарочно для гостей, это уж так повелось». Затеялся спор; княгиня опровергала похвальбы мужа, замечая, что в такой тесной клети на весь год погоды не напасешь и что хвалиться сего рода запасливостью значит вызывать неудовольствие тех, кои имели несчастье быть встреченными в его поместьях такою погодой, которая касается лишь их одних. Со всеми вместе пришлось и NN засмеяться, хотя он веселого не много видел в том, что ему пришлось явиться негаданным гостем, отряхивая колени, щедро залитые проклятой бабой из окна, в то время как князь представлял его супруге как отставного поручика такого-то, постоянного жителя этих мест, между коих он имел глупость заблудиться. Князь еще утверждал с комическою важностию, что эта заповедь хлебосольства сохраняется от его деда, пересказав и некоторые о нем анекдоты, кстати и то, что в свое время, когда известный Казанова был у нас под именем графа Сейнгальта, то, близко сошедшись с Потемкиным, предлагал тому силою своих каббалистических и иных сведений содействовать во взятии Силистрии, в чем тот весьма нуждался, но не согласился из соображений политических, а паче того по странному благочестию, припадкам которого был подвержен среди своенравной пышности своего жития; однако (говорил князь) дед его, тогдашний князь О., был хорош с Казановой и ласкался надеждою, что власть и возможность сего последнего дадут ему добиться самых блестящих предположений, в чем, кажется, был положительно уверен своим диковинным приятелем. Ничьею трезвостию не охлаждаемый, он кипел и мнил уже в сердце своем стать над всею N-скою губерниею, когда могучим вихрем сошедшихся обстоятельств был вынужден заключить свои притязания в тесном круге родовых имений, где его растревоженное властолюбие и щедрая на выходки гордость сделались поучительным зрелищем для соседей, надолго взволнованных его падением. Истощившись в родовых преданиях, князь рассказывал и столичные новости, где сам был не последний участник. При каком-то рассказе, увлеченный, он сделал сильное движение, как раз дунул ветер, и верхи дерев зашумели; князь засмеялся, остановясь на самом занимательном месте, и сказал: «Вот вам подтверждение» — попробовал было скомандовать еще раз, но все осталось тихо, и он, немного недовольный, вернулся к рассказу, сильно осудив последнее лицо, на котором остановился. NN, едва знакомый с князем, который в нем напал на свежего слушателя, внимал ему то с удивленьем, то пытаясь распутаться во множестве представляемых лиц и событий; княгиня смотрела то с улыбкой, то с выражением скуки, когда князь говорил, как его дед махнул рукой на все прежние виды и намерился устроить себе жизнь к покою; опять задул ветер, и деревья наклонились.

<p>Глава четвертая</p>

Все тмой покрылось, запустело; Все в прах упало, помертвело.

Державин
Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза