Читаем Под часами полностью

— Ага. И что же я им буду рассказывать? Как ходил в разведку? Как замерзал на морозе и захлебывался в грязи? Да?…Как открывал трофейные консервы ножом, которым до этого убил фрица, и которые у него же в сумке нашел… как особисты шли сзади штрафбата и по ним палили? Что? — Он уже не говорил, он шипел и хрипел сдавленным горлом…— Или мне им преподать, как с деревянной палкой бороться с танками? А?! Или мне им преподать науку выхода из окружения, когда свои драпают с такой скоростью, что их догнать невозможно? Что? Ты что-нибудь видела? Ты видела когда-нибудь, как от человека, с которым только что разговаривал, остался один сапог… и все… а генералов ты видела, которые "брали высотку", чтобы отрапортовать, что взяли, а она и не нужна никому была ни на… а там мои друзья под этой высоткой теперь навсегда… это им рассказать, деткам? — Он не мог остановиться. Наташа не на шутку напуганная жалела, что завела такой разговор. Она не подозревала, что он может быть таким, и теперь понимала, что все, кто "оттуда" вернулся, никогда уже не будут нормальными. А Слава не мог успокоиться, он, покачиваясь и больше обычного, припадая на одну ногу, метался по комнате и шопотом уже доказывал ей, на мгновение приостанавливаясь, — Я убежал оттуда, убежал! Понимаешь? Я не хочу, чтобы меня расспрашивали, я не хочу, чтобы меня награждали и вспоминали, что я делал и называли то героем, то инвалидом, то участником, я не хочу больше о войне… потому что нечем гордиться… потому что… потому что…— он вдруг стих, сел на стул и уронил голову на руки, поставленные локтями на колени…— я думал, что освобожусь от этого, если все сброшу на бумагу…— заговорил он после долгой паузы, напрасно… еще хуже стало… потому что каждая твоя строчка, как ребенок… и не бросишь его на произвол судьбы… ты же сама об этом хлопочешь…— он вдруг улыбнулся и подошел к Наташе…— Я ж тебя предупреждал, а ты не поверила мне… может, другие не так все воспринимают… прости, пожалуйста, прости… давай отложим этот разговор…

— Давай, — согласилась Наташа, — вот Олька родится, тогда у нее сам спрсишь, где кому лучше…

— Я тебе сейчас объясню все… Ты умная… ты… ты знаешь… любовь бывает один раз в жизни… второй раз тоже можно полюбить, но он уже второй, понимаешь… а та, которую полюбил, уже не может исчезнуть… и второй раз, когда это случается, а первой уже нет, то все от первой на вторую переходит — само… от ненависти забыть нельзя… от любви забыть — невозможно… понимаешь?…

— Я чувствую… а понимаю… не очень…

— Ну, как тебе сказать… еще вот… видишь — слов не хватает… я наверное, поэтому в стихи и прячусь — там проще обобщать, а чтобы тебе рассказать — нужны детали, а умения не хватает… или сердца… не знаю… я кругом самоучка… ни специальности, ни образования, ни культуры… у меня был учитель… Петр Михайлович… не знаю, где он теперь… найти хотел — не получилось… на том месте, где мы жили в колонии, нашел только одного старика, который вроде его помнит, а что толку… ни следов… ни… ничего… они так выкорчевывали все, что даже место не определишь… и хоронили так же, что на могилку не придешь, не поплачешь… чтобы больше трех не собирались, понимаешь…

— Ничего я не понимаю… ты совсем свихнулся… так я тебя опять потеряю, а мне никак нельзя без тебя, понимаешь… я же всю жизнь тебя ждала…

— Я понимаю. Только мне сказать…— некому. Даже бумаге боюсь. Раньше на фронте — ничего не боялся. Теперь боюсь. Я поэтому и от тебя бегал. Думаешь мне дома не хочется? А каково?.. Ты знаешь… нет, лучше тебе не знать… чем меньше знаешь, тем легче удар держать… а когда терять некого, жить легче…

— Эх, ты… воин… герой… это я понимаю. А когда защитить некому и ждать некого — вообще лучше не жить. Ни легко. Ни трудно. Вообще…

Зачем? Ты об этом думал? Или ты по-другому устроен… с автоматом спать хотел всю жизнь… а что напоследок вспомнишь…

— Напоследок я вспомню, как Петр Михайлович… ну, учитель мой… да ладно… у него там, в тетради, фраза одна была. Я ее наизусть знаю. Один раз всего перечитал. "Каждый имеет право на жизнь. Но в жизни бывает такой момент, когда это право не совпадает с желанием. Только инстинкт удерживает нас на той грани, через которую переступит каждый, но день этот определяется одним лишь Б-гом".

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Адриан Моул и оружие массового поражения
Адриан Моул и оружие массового поражения

Адриан Моул возвращается! Фаны знаменитого недотепы по всему миру ликуют – Сью Таунсенд решилась-таки написать еще одну книгу "Дневников Адриана Моула".Адриану уже 34, он вполне взрослый и солидный человек, отец двух детей и владелец пентхауса в модном районе на берегу канала. Но жизнь его по-прежнему полна невыносимых мук. Новенький пентхаус не радует, поскольку в карманах Адриана зияет огромная брешь, пробитая кредитом. За дверью квартиры подкарауливает семейство лебедей с явным намерением откусить Адриану руку. А по городу рыскает кошмарное создание по имени Маргаритка с одной-единственной целью – надеть на палец Адриана обручальное кольцо. Не радует Адриана и общественная жизнь. Его кумир Тони Блэр на пару с приятелем Бушем развязал войну в Ираке, а Адриан так хотел понежиться на ласковом ближневосточном солнышке. Адриан и в новой книге – все тот же романтик, тоскующий по лучшему, совершенному миру, а Сью Таунсенд остается самым душевным и ироничным писателем в современной английской литературе. Можно с абсолютной уверенностью говорить, что Адриан Моул – самый успешный комический герой последней четверти века, и что самое поразительное – свой пьедестал он не собирается никому уступать.

Сьюзан Таунсенд , Сью Таунсенд

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее / Современная проза