Под фригийской звездой

Били с остервенением дубинками и прикладами. Особенно свирепствовал Турок, в котором Щенсный узнал того полицейского, что хотел его арестовать в трактире на Плоцкой за то, что он сказал «Козлово», а не «Гживно». Турок со своей сворой рвался теперь к транспаранту, но тот исчез за пазухой у Баюрского, потому что был на палках, как в свое время советовал товарищ Аккуратный. А палки пригодились для обороны.

Через два часа после разгона демонстрации на той же площади все-таки устроили массовку. Выступал молодой парень, которого Щенсный не знал. Когда появились люди Вайшица, собравшиеся, прикрывая оратора, скрылись во дворе, оттуда проскочили в ресторан «Уют», и там как ни в чем не бывало сели за столики. Щенсный заказал мясо с татарским соусом и большую стопку водки.

Он впервые участвовал в праздновании Первого мая. Все это — демонстрация, массовки, знамена, листовки — казалось ему великолепным, но старые товарищи говорили, что прежде рабочие праздновали этот день торжественнее: теперь спад, и, видать, волна еще не поднимается.

Во всяком случае, он возвращался в Гживно смертельно усталый, но ликующий и полный энтузиазма, потому что это был его первый Первомай, и Олейничак сказал, что из него получится хороший партиец; из партии его вовсе не исключили, напротив, оказали доверие: назначили в пикет на маевку и велели завтра прийти на Дзядовское кладбище, где его встретит напарница — девушка с корзинкой.

Каково же было его изумление, когда назавтра он увидел на Венецком шоссе Еву, старшую дочь Любартов. У нее в руке была корзина, и Щенсный спросил, что ей нужно за городом среди этого горя. Ева ответила, что как раз горе ей и нужно. Тогда Щенсный представился: «Я Горе», а она сказала, что сборный пункт у них в Лиско. И они, взявшись под руки, отправились туда, будто влюбленная парочка.

Дорогой Щенсный узнал, что Любарты теперь живут в другом конце города, на Торунской. У отца работы немного, к счастью, родня из Америки время от времени присылает несколько долларов. Бронка уже большая, хорошо учится, и у нее прекрасный голос. А Шимек, которого в свое время могла спасти одна капля атропина, видел все хуже и хуже; однажды он уехал на пароходе в Варшаву и не вернулся. Старая Фейга до сих пор ждет его, но все остальные уверены, что слепой парень не хотел быть семье обузой и где-то вдали от дома утопился. Документов он с собой никаких не взял, все осталось у матери.

Так, разговаривая, они подошли к поселку Лиско. Несколько изб на берегу пруда, окаймленного старыми деревьями. За поселком слева, по направлению к лесу, тянулись пески, прозванные «Сахарой», а проселочная дорога сразу за прудом сворачивала в сосновую рощу.

Сев у дороги, лицом к пруду, они подкреплялись снедью из корзинки и сообщали проходящим, если те называли пароль, что им следует идти прямо, потом по просеке до столба номер девяносто три — а там им скажут.

Некоторое время спустя, когда никого кругом не было видно и, казалось, все уже прошли, Ева вспомнила ту ночь, когда партия несла вахту на Дзядовском кладбище, ожидая похорон Сливинского и Пепляка. Она рассказала, что благодаря ее письмам за границей били стекла в польских консульствах в знак протеста против истязания политических заключенных. Вдруг Ева ни с того ни с сего сделала кокетливую мину и обняла Щенсного за шею.

Ева была, в общем, недурна, но Щенсный был в тот день далек от плотских вожделений; кроме того, ему нравилась Магда, и он сказал, чтобы Ева оставила его в покое. Но та прижалась к нему еще теснее и шепнула, что сзади на них смотрят.

Щенсный хотел проверить, кто смотрит, лесники или шпики, а поскольку он сидел спиной к роще, то поначалу скорчил умильную рожу, будто обращался к кошечке: мур-мур, и погладил Еву по спине, а потом повернулся к корзинке — как бы за бутылкой вина — и тут заметил за елкой, не более чем в полсотне метров от них, металлический блеск полицейского козырька. А рядом — шляпу.

Он разлил вино.

— Ничего не поделаешь, Ева, давай целоваться, черт бы их побрал.

Они поцеловались и продолжали игру в любовь — до одури. Что было делать? Ничего другого им как-то в голову не приходило. Вдруг смотрят — к ним шагают Баюрский с Рыхликом.

Когда те подошли поближе, Щенсный — не отпуская Еву — шепнул Сташеку, который был порасторопнее:

— Поймал с поличным, значит, кричи.

Тот давай ругаться на чем свет стоит. Парочка вскакивает в испуге, смущенная, готовая сквозь землю провалиться…

— Где у вас это? — кричит Сташек. — Давай сюда скорее!

Щенсный протянул ему газету «Курьер варшавский», лежавшую в корзинке.

Сташек посмотрел по сторонам, будто бы опасаясь слежки, сунул газету за пазуху и кинулся в лес вместе с Баюрским; за ними, крадучись, побежали Турок и Заика.