Под голубой луной

Они ехали в полном молчании, нарушаемом лишь стуком колес и цокотом копыт по мощеной дороге. Как он ни упрашивал, Джессалин ничего не ела и только однажды выпила стакан содовой воды.

Маккейди не мог заставить себя посмотреть на нее. А ведь столько нужно было сказать ей, столько объяснить! Например, почему он сделал то, что он сделал. Но нужные слова никак не находились, и даже самому себе он не мог объяснить свой поступок до конца. Маккейди знал только одно: он поступил так по одной простой причине – он не мыслил своей жизни без Джессалин.

Они все ехали и ехали, мимо лугов, заросших одуванчиками и чистотелом, мимо полей, похожих на разрисованные желтым и зеленым почтовые марки. Поначалу дорога была сухой, потом спустился туман, пошел дождь. Дорогу развезло. Маккейди прислушивался к каждому вздоху Джессалин, но та упорно не замечала его.

Наконец она задремала, и Маккейди остановил экипаж, чтобы немного передохнуть. На руках он отнес ее в придорожный трактир. Им отвели комнату наверху. Он боялся оставить ее одну, а потому пристроился на стуле у камина, где теплился скудный торфяной огонь. Джессалин, одетая, лежала на низенькой кровати. Снизу из пивной доносились крики и пьяный смех. Джессалин не спала. Она лежала молча, не шевелясь, и смотрела в темноту. Маккейди кожей чувствовал эти огромные глаза – глаза затравленного зверька.

Наконец они добрались в Грет на Грин. Маккейди хорошо заплатил наемному свидетелю, чтобы тот не обратил внимания, как новобрачная ответит на один из важнейших вопросов – по доброй ли воле она вступает в брак. Однако предосторожность оказалась излишней. Джессалин ответила кратко и тихо, но совершенно однозначно: «Да». Только тут Маккейди сообразил, что забыл запастись кольцами. Пришлось надеть на тоненький палец его собственный перстень с печатью Сирхэев. Джессалин, чтобы он не упал на пол, сжала пальцы в кулачок.

– Да не нарушит человек те узы, которыми соединяет Бог, – заключил церемонию священник.

Отныне Джессалин принадлежит Маккейди.

Конечно, прибежище для первой брачной ночи могло бы быть поуютнее. Всю обстановку жалкой гостиничной комнатушки составляли кровать под выцветшим балдахином, небольшой комод и линялый турецкий ковер. Единственным жизнерадостным пятном были веселенькие розовые драпировки.

Едва переступив порог, Джессалин подошла к окну и уставилась на улицу, повернувшись к Маккейди спиной. Вряд ли там было что-то заслуживающее внимания – день выдался темным и мрачным.

Городок Гретна Грин был знаменит не только тем, что там легко можно было заключить тайный брак. Имелись и другие достопримечательности – несколько каменных особняков, небольшая еловая роща да узенький деревянный мост через реку.

Маккейди наконец раздул упорно не желавший разгораться огонь и зажег свечи в кованых подсвечниках. На камине стояли грубые фаянсовые фигурки – пастух и пастушка, и Маккейди долго смотрел на них, словно спрашивая совета, как уложить, в постель собственную жену, если она упорно не желает туда укладываться.

Наконец он тоже подошел к окну и встал близко-близко, но не коснулся ее. Глядя на склоненную голову Джессалин, он испытывал почти непреодолимое желание поцеловать ее затылок, казавшийся особенно бледным рядом с огненно-рыжими волосами. И от этого пришлось воздержаться. Перебрав в уме несколько наскоро придуманных фраз, он остановился на самой прямолинейной. Но чуть он собрался произнести ее вслух, как вдруг оказалось, что почему-то голосовые связки упрямо отказываются подчиняться.

Маккейди сделал глубокий вдох и хрипло проговорил:

– Джессалин… Я очень хочу заняться с тобой любовью. Она перебирала пальцами кружевную оторочку занавески.

– Я не думала, что муж должен спрашивать на это разрешения у собственной жены.

– Но я ведь не себя хочу, Джессалин… Я хочу тебя.

– Меня! – Она повернулась так резко, что он невольно отступил назад. – И поэтому ты похитил меня от самого алтаря, за минуту до того, как я должна была стать женой другого? Ты хотел меня, но даже не удосужился узнать, что я думаю по этому поводу. – Она с силой стукнула кулачком по груди, и из прически выпал белый цветок. В серых глазах появилось такое затравленное выражение, что Маккейди клял себя на чем свет стоит, уже не надеясь на прощение. Джессалин с трудом сдерживала рыдания. – Черт бы тебя побрал, Маккейди! Ведь ты даже не представляешь себе, что ты наделал.

Ее лицо побелело как снег, и на нем особенно ярко выступили золотистые веснушки. Волосы, потемневшие от влаги, были цвета опавших листьев. Маккейди казалось, что он тонет в глубине этих удивительных серых глаз. От ее красоты щемило сердце. Еще немного – и он начнет умолять ее. На коленях станет просить, чтобы она позволила прижаться к ее груди, целовать ее рот, лечь к ее ногам.