Под горой Метелихой<br />(Роман)

Митюшка без особого желания отдал вожжи, отвязал от оглобель чересседельник, нехотя побрел берегом озера, направляясь к скотному двору. Коровы бродили тут же поблизости, в кустах, собирали жесткую, как проволока, прошлогоднюю траву. На заливную поскотину дед пока не велит выгонять, — толком еще не просохло. Перемесят всё в грязь — пропадет выгон. Андрейке видно было, как возле сторожки время от времени опускался колодезный журавель: верно, Мухтарыч или кто-нибудь из Дарьиных дочерей заливал воду по кадушкам, чтобы подогрелась малость на солнышке до того, как загонят к ночи коров.

Три или четыре круга обошел Андрюшка за подпрыгивающими боронами, беспрестанно понукая лошадей. Повернул к телеге. Лошади сунулись мордами в пустой задок, всхрапнули, посмотрели по очереди на пария пристальным взглядом да так и остались, понуро опустив головы. А Митьки всё не было.

Андрейка сходил на берег, нарвал рыжей осоки, скрутил ее жгутом. Протер бока и спины у лошадей, потом ноги. Лошади смирные, не лягаются. У таких и под брюхом можно пролезть. Невеселые кони, — на овес бы их, на луговое мелкое сено с. отрубями! Да где же взять это? Война…

Забрался Андрейка снова в телегу, задумался. Не расслышал, как и дружок подошел, сбросил с плеча вязанку овсяной соломы. А за Митькой и Анка с Варенькой. В руках у них чугунок в тряпице и кувшин с квасом.

— А бабушка ругается, вот! — пропела Варенька, передавая чугунок в телегу. — А мама сказала — пусть Нюра меня проводит за озеро и чтобы вы эту кашу съели. Там и хлеб лежит и ложки.

— Кто ж вам сказал, что мы здесь? — спросил Андрейка, принимая горшок.

— А дядька такой. С трубкой. Он к дедушке Андрону пришел, а мы как раз обедали. А папа сказал: «Пусть, пусть поработают. Работа никого не портит».

Вскоре девчонки убежали, взявшись за руки. Дружки прилегли на часок под телегой. Совсем стемнело, когда вернулись ребята в деревню. Лошадей свели на конюшню, бороны сняли с телеги, приставили к стенке. Постучались в оконце к Нефеду, чтобы сказать: всё в порядке. До дому еле добрались, — ноги гудят, а глаза сами собой слипаются.

Чтобы не уснуть на ходу, Андрейка принялся высчитывать вслух, сколько же километров прошли они сегодня по своему полю. Дед как-то говорил, что если раньше мужику нужно было вспахать десятину земли однолемешным плугом, да если конь у него добрый, то поднимал десятину за день и проходил при этом, налегая на поручни плуга, сорок верст. Участок у них три гектара; это немного побольше, чем две десятины. Две бороны захватывают восемь отвалов. Значит, восемьдесят верст надо поделить на восемь. Получается десять километров с лишним, — верста-то ведь тоже больше километра. Их двое, проборонили они весь участок в два следа. Вот и выходит, что каждый прошел всего по десять, ну, пусть, по одиннадцать километров. И уморились; а ведь за бороной ходить против пахоты — забава.

«Завтра спрошу у Николая Ивановича, верно ли я подсчитал, — подумал подросток. — С десяти километров ноги заплетаются, а как же раньше-то? Как до трактора?..» Дома сел ужинать, да так и уснул за столом, уронив на столешницу белокурую свою голову. Кормилавна принесла ему из клети кислого молока в глиняной миске, а он уже спит.

— Голубь ты мой сизокрылый! — сокрушенно вздохнула старушка. — И что за неволя такая!..

Андрон сидел на пороге, снимал сапоги. Выставил их за дверь в сени вместе с портянками, остался в одних носках. Потом подошел к столу, легко, как ребенка, поднял сонного внука, отнес на кровать.

— Ничего, ничего, — гудел он вполголоса, и, как показалось Кормилавне, будто со скрытым довольством даже. — Ничего! Это оно на пользу. Вот так-то и нас учили. Сызмальства. Родитель, бывало, говаривал: «Примечай, как он, хлебушко-то, в руки дается! Зерно обронил али крошку смахнул со стола на пол — грех на тебе непрощеный!» Правильно давеча Николай-то Иваныч сказал: «Работа — она никого не портит».

Кормилавна протерла стол, привернула керосиновую лампешку, оставила огонек со звездочку, неслышной тенью растаяла за перегородкой, а Андрон присел на скамейку возле кровати, положил свою тяжелую руку на голову Андрейки, задубелыми, толстыми пальцами долго перебирал, приглаживал шелковистые волосы внука…

Минула неделя, другая, — вот и отсеялись всем колхозом. Дружные всходы брызнули вкруг деревни, у Ермилова хутора и на Длинном паю. Раньше того густым сочно-зеленым ковром оделся пустовавший три года клин за озером. На меже Николай Иванович велел закопать столб, а на нем, на белой выструганной доске, крупными печатными буквами было написано:

Показательный участок

Каменнобродской семилетки

Яровой пшеницы —1,5 гектара

Гречи — 1 гектар

Овсяно-гороховой смеси — 0,5 гектара.

Ниже висела застекленная табличка с указанием, какой класс за что отвечает, и подпись председателя пионерской дружины— «Андрей Савельев».