Под горой Метелихой(Роман)

Маргарита Васильевна прибежала. И на ней лица нет. Увидела, что возле саней учитель стоит, закрылась руками, отошла в сторону.

И еще приметил Андрон: нет возле школы Артюхи. То вертелся у всех под ногами, ахал и охал, руками размахивал, а тут не стало его. Прибежал потом с папкой. Мужикам велел не расходиться и по одному стал вызывать в пустой класс. Записывал со слов каждого, кто что видел и слышал после выстрела, где до этого был.

В тот же день из уголовного розыска сразу трое приехали. Старший первым делом Андрона к себе потребовал, вышел из-за стола, по плечу похлопал.

Артюха изгибался перед начальником розыска.

И опять, как летом, никого не нашли. Артюха спутал все карты.

Догадки Андрона Савельевича, что искать бандитов надо за Поповой еланью, не подтверждались. Но Андрон от своего не отступался.

— Может, оно и так, — говорил он. — Ну, неделю- другую проболтаются где-нибудь на полустанках, на людное место не сунутся, знают — розыск объявлен.

Андрон билет охотничий выхлопотал и без лишней огласки уехал на дальнюю заимку. Долго не возвращался, а потом постучался перед рассветом в окошко к учителю:

— Я это, Николай Иванович, лампу-то не вздувай, не надо…

Протиснулся боком в дверь, в руки учителя старенькую берданку сунул.

— Это откуда? Чья? — удивленно спросил Николай Иванович.

— Ивана Кондратьевича ружьишко, — ответил Андрон. — На заимке спрятано было. Видишь, затвора нет. Поломан, верно, вот и оставили до случая.

— Власть местную поставил в известность?

— Какая там власть, окромя медведя?

— Как же дальше быть?

— Потому и пришел. Здесь приглядеться надо. Улиты-то теперь нет, иные чем ни на есть помогают. Жрать-то небось охота.

— Думаешь, кто из своих?

— И думать не надо. Вспомни: конюх артельный лежал на соломке — под плетень или в канаву не бросили! Не мычал и не охал, а как развязали, блажить принялся. Што это?

— Так… что же от меня потребуется?

— Ничего. Ты-то как раз виду подавать не должен, и милиции никакой не надо. Тихо всё сделаем, скрадом. Я тут присматриваюсь кое к кому. Здесь он, узелок-то, в нашей деревне. Ну, ладно, пойду я, пока не развиднело.

С чувством пожал Николай Иванович крепкую руку Андрона, посветлело у него на душе.

В тот же день к вечеру зашел Андрон Савельевич в кузницу топор наварить. Топор — это для виду. Другая думка привела Андрона в кузницу: сказывала Кормилавна, что пока самого дома не было, Карп Данилыч да еще несколько мужиков с Озерной в соседний район выезжали своими глазами посмотреть, как в хорошем колхозе люди живут.

Кузнецу больше всего доверял Андрон: верил, конечно, и учителю, да Карп-то, как ни толкуй, ближе: и германскую вместе с ним воевали, и по женам были в родстве. Как бы то ни было, давно уже понял Андрон: не сегодня-завтра и ему придется заявление писать. Вон и братья Артамоновы, — куда с добром оба хозяева крепкие, — записались. На Верхней улице домов восемь осталось. Косо смотрят на них свои же деревенские; кажется, соседи, а разговору душевного нету. Да и в колхозе не шибко ладно: дырок много, дела пока еще вразнотык идут. А ну-ка в крепкие руки взять бы всё!

Сметливым умом, догадкой, хозяйственным глазом видел Андрон большую силу в колхозе — артель, одно слово. Миром-то и дело любое в полдела, и самая злая беда в полбеды. И всё же не мог решиться, — своего жалко.

Раздвоился Андрон: и в колхоз идти страшно, и единоличником оставаться неохота. Понимал и то, что учитель на него самого виды какие-то имеет; рано или поздно мужик, мол, сам одумается. Вспомнить хотя бы ту же стычку Андрона с трактористом: скажи в тот раз Николай Иванович одно только слово, и был бы Андрон там же, где и Кузьма с мельником. Стало быть, выжидает учитель; ну и Карп, думать надо, поддерживает: в ячейке-то обо всем небось у них переговорено.

Кузница на замке оказалась. По тропинке поднялся Андрон на пригорок, толкнулся в прихваченную инеем дверь, поздоровался, сел у окна на лавку. Роется Карп Данилыч в ящике, болтики старые перебирает, а на верстаке затвор ржавый разобран. Крякнул Андрон, глаза отвел в сторону. А кузнец сам всё выложил:

— Летом еще принесли хуторские: пружина в двух местах лопнула. Сунул на полку, забыл промеж делом. Совсем из головы вышибло. А тут днями прибегает парнишка: «Дяденька Карп, чего же с пружиной-то? Зайцев, слышь, тьма развелось. Яблони точат».

— Так оно, так… Точат, — механически повторил Андрон. — А парнишка-то чей?

— Да с Ермилова хутора — Дарьи Пашаниной сын! Сам-то через семь колен племянником церковному старосте доводится.

Нескладного рыжего Пашаню и самого Ермила Андрон, конечно, не мог не знать. Знал и то, что Ермил был двоюродным братом Ивану Кондратьевичу, и как он разбогател. Яблочко от яблоньки недалеко падает, и сынок нечист на руку оказался. Жил не по-людски: сам ни к кому, и к себе никого. А в позапрошлом году и совсем проворовался.

— Да он же посажен был! — воскликнул Андрон, припоминая последнее дело. — За конокрадство!