Под горой Метелихой

— Вот что мы сделаем, — в тон Володьке начал шептать и он, — я останусь на месте, ты, Валерка, обойдешь кругом вон до того куста, — и показал сыну на дальний куст у самого края поля. — Там жди. Отправляйся, зайца оставь! Да смотри не стреляй в нашу сторону. А тебе, Володя, ползти по этому яру, — удержал Володьку за полу шубенки, — смотри, как надо целиться и стрелять. Это вот — прорезь, а это — мушка. Нацеливай одним глазом и не дыши. Как посадишь на мушку ближнюю курочку, помалу-помалу пальцем вот так на гашетку. Понял?

Николай Иванович перезарядил правый ствол у централки, патрон из левого сунул обратно в кожаный подсумок. Легонько, совсем по-отечески, поддал Володьке пониже спины:

— Пошел! Снегу не зачерпни стволами.

Не чуя ног под собою, скатился Володька в овражек и там только с шумом выдохнул распиравший его воздух. Вот бы Федьку сюда Озерного, от зависти задохнулся бы…

Крался по дну буерака, ружье держал на отлете, на вытянутой руке. Пальцы стали горячими, и во рту пересохло. Вот и снежный наплыв висит козырьком с промерзлого бережка. А на яру рябиновый куст. Не дыша приподнялся Володька, выглянул одним глазом: куропатки шагах в двадцати. Насчитал восемь штук, а подальше — еще парочка.

Присел, зубами сорвал варежку с левой руки, потом с правой, взвел курок. Коротко щелкнул он и задрал кованое сизое копытце, а от пальцев Володьки аж пар идет. Еще выглянул: сидят. Положил на бережок шапку, на нее — двойную стволину. Ногами уперся в камень. Приладился, про всё на свете забыл. И вот тебе, откуда ни возьмись две сороки. Бросили их черти на рябину, такой тарарам подняли! Куропатки — в разные стороны. Замельтешило под мушкой: то один пушистый комок перескочит поверх нее, то второй.

Опустился Володька на одно колено, повел стволом в сторону. Сороки встопорщенные, злые, до хрипоты набрасывались одна на другую. Палец только прилег на гашетку, и над деревом — пух и перья, как из распоротой подушки.

— Ловко ты их. Молодец! — Николай Иванович похлопал по плечу паренька.

Учитель, оказывается, тут же в овражке был, а Володька и не заметил его в двух шагах от себя.

— В другой раз плотнее к плечу приклад прижимать надо, — советовал Николай Иванович. — Больно ударило?

Володька глотнул головой, а у самого щека вздулась. Да разве на это стоит обращать внимание! В ушах у него так и застряли слова: «В другой раз».

Пока выбирались из овражка, на другом конце поля бабахнуло. Подошли — и у Валерки заяц. Только поменьше, чем первый. Этот сам набежал, спугнутый выстрелом Володьки, а перед кустиком, за которым сидел Валерка, остановился столбиком.

— Хватит, пожалуй, — сказал Николай Иванович, — повезло нам сегодня!

— Какое там! — невольно вырвалось у Володьки. — Тут их, зайцев-то, может, сотня. А хотите, я вам покажу, где в позапрошлом году Андрон подвалил медведиху? И без ружья — топором! Вырубал он оглобли в низинке, а медведиха с медвежонком к речке спускалась. Ну и — нос к носу: лес там густой, не видно. Вначале-то на Андрона медвежонок наскочил. Хрюкнул, переметнулся и завизжал тоненько, как поросенок. И вот тебе — сама! Андрон говорил — пасть во какую разинула. И на дыбы… Страхота! Всей деревней потом сбежались, как к воротам привез: во всю телегу вытянулась. А к вечеру почитай на всей нашей улице медвежатину жарили. А что? Медвежатина, она сытная, только травой отдает. Медведь-то, он не поганый.

— Далеко это? — с нетерпением спросил Валерка.

— Рукой подать! Это от Провальных ям версты четыре. Попова елань называется, — живо отозвался Володька. — А еще подальше, за озером, именье. Только там никого нету. Один дом. Раньше барин жил, а теперь совы да мыши летучие. Можно и к барскому дому сходить, день-то большой, — просительно заглядывая в глаза Николаю Ивановичу, закончил Володька. — Знаете, какой барин был?! Немец! Андрон говорил: сундук золота выкопали в саду. А на втором этаже и посейчас одна комната заперта. Повешенный там.

Николай Иванович улыбнулся:

— Это что же, сам барин?

— Управляющий, — серьезно ответил Володька. — Сам-то успел убежать, когда красные подошли. А этот повесился. Потому — золота не уберег. Что бы он барину-то сказал, если бы тот вернулся?

— И висит до сих пор?

— Висит. А что ему делать?

— Ну и дурак: десять лет в петле болтается! Неужели ему не надоело?

Теперь засмеялся и Володька.

Про несметные богатства помещика Ландсберга — обрусевшего немца — Николай Иванович слышал не раз еще до революции, в бытность свою учителем Бельской гимназии. О ненасытной жадности Ландсберга ходили десятки рассказов, один страннее другого. Начал он с небольшого: где-то в верховьях Белой купил за бесценок поместье князя Юсупова и первое, что сделал, — вырубил начисто вековой липовый парк. Из чурок поделал бондарные клепки для бочек под мед и масло; мочало и клепку погрузил на баржу и на этой барже уехал в Самару. Вернулся на собственном пароходе. Еще через год под топор пошла княжеская дубовая роща — «мочальный барин» построил свою лесопилку. Дубовая плашка легла зеркальным паркетом в залах купеческих особняков в Саратове и Симбирске.