ПОД ГРОЗОВЫМИ ТУЧАМИ . НА ДИКОМ ЗАПАДЕ ОГРОМНОГО КИТАЯ .

На следующее утро мы вышли из города и ненадолго остановились у подножия крепостной стены, ожидая, когда нас догонят мулы с поклажей, чтобы вместе продолжать путь. И тут какой-то китаец, завидев французский флаг, развевавшийся на моем портшезе, принял его за немецкий. Напустив на себя важный вид, он заявил глазевшим на нас зевакам:

— Это немцы, они направляются к японцам в Тяньцзинь.

Услышав это, Ионгден выглянул из-под навеса носилок и сказал:

— Мы не немцы. Это французский флаг.

— Неужели вы не немец? — удивился китаец, вперив взор в лицо ламы с явно монгольскими чертами и явно не веря его словам. — Не немец?.. Гм! Это еще не факт. В таком случае кто же вы?..

Глупость этого человека рассмешила Ионгдена.

— Я — мусульманин из Ганьсу, — отвечал лама.

— А эта дама?

— Это мусульманка из местности под названием Франция, расположенной возле Юньнаня (Индокитай).

— А куда вы едете?

— Мы едем в Мекку поклониться Аллаху и почтить память его Пророка.

Самонадеянный тип, не угадавший нашу национальность, лишился своего престижа. Окружающие смотрели на него с презрением. «Если ты не уверен в своих словах, не следует умничать», — красноречиво говорил их вид. Как только мы двинулись в путь, люди стали расходиться.

Движение на дороге было очень оживленным, мы обогнали обоз из более чем двухсот ослов, перевозивший уголь в Тайюань. Грузовики, следовавшие в противоположном направлении, спешили доставить в Утайшань множество ящиков с товарами. Повстречались также четыре автобуса и одна самоходная платформа, на которой теснилось втрое больше солдат, чем положено, и машина с трудом преодолевала подъем. Водители велели солдатам сойти на землю, чтобы уменьшить нагрузку. Те же отнюдь не спешили последовать этому совету, каждый пытался выпихнуть соседа, а сам остаться на месте, все толкались, смеялись и ругались... Подъем был долгим и трудным; я опасалась, что перегревшиеся моторы не выдержат нагрузки.

В селениях, мимо которых мы проезжали, война напоминала о себе рисунками на стенах и агитационными плакатами; и те, и другие были небольшого размера. В одном месте на них отрубали голову осужденному, в другом вели на казнь закованного в цепи узника. Эти картины предупреждали местных жителей о том, какая судьба уготована маньчжурам в случае победы японцев. «Вот что нас ждет, если японцы нас завоюют» — кричали плакаты. «Защищайте родную землю! Идите сражаться или вносите свою лепту деньгами». Еще где-то я видела на стене изображение двух солдат, один из которых, в форме бледно-зеленого цвета, растянулся на земле во весь рост, а другой стрелял ему в спину буквально в упор, так как дуло винтовки упиралось в тело будущей жертвы. Лежавший слегка повернул голову, как бы пытаясь понять, что происходит, и, казалось, охотно участвовал в этой рискованной игре. Другая большая черно-белая композиция являла взорам город с очень высокими домами, явно претендовавшими на звание «небоскребов»; над этим безымянным мегаполисом летали самолеты, тут и там рвались бомбы.

Впоследствии мне доводилось не раз сталкиваться с подобными произведениями искусства. Некоторые из них, большого размера, были

написаны на холсте. Кто создавал эти картины? Четырех-пятилетние карапузы смело могли бы поставить под ними свою подпись. Между тем Китай — родина замечательных художников, и изобразительное искусство процветает здесь испокон веков. Почему же эту безобразную мазню выставляли на всеобщее обозрение? Она не трогала сердце, а вызывала только смех. В самом деле, я видела, как китайцы останавливались перед этими рисунками и принимались открыто издеваться над выражением лиц и позами бойцов, изображенных горе-художниками, а ведь эти люди сражались, убивали и умирали.

Мы благополучно добрались до Дунъе, где и расстались с нашими погонщиками; надо было снова искать других провожатых.

Ионгден попытался применить к здешнему хозяину гостиницы свою тактику, но его усилия не увенчались успехом. Во всей округе не было ни скота, ни портшезов, ни повозок — всё было реквизировано либо надежно спрятано их владельцами. Двое наших слуг совершенно нам не помогали. С тех пор как мы уехали из Пусатина, они стали еще более ленивыми, чем прежде. Один из них только и делал, что пил, а другой курил опиум. Вечером я даже не сумела заставить их приготовить мне ужин.