ПОД ГРОЗОВЫМИ ТУЧАМИ . НА ДИКОМ ЗАПАДЕ ОГРОМНОГО КИТАЯ .

Предоставленная мне хижина соответствовала требованиям, предъявляемым к подобным обиталищам: она была предназначена для одного- единственного жильца — затворника. Это каменное строение с мощными стенами состояло из двух комнат размером не больше каюты парохода. В более просторной стояла деревянная лавка, втиснутая между стеной и дощатой перегородкой, которая служила ложем ночью и сиденьем днем, усугубляя сходство моей кельи с каютой. Перед скамьей стоял узкий стол. Несколько книжных полок и небольшой алтарь, нижняя

* См. примеч. на с. 217.

** Тай-цзу умер в апреле 1947 г.

часть которого заменяла шкаф, дополняли обстановку. На алтаре красовалась статуэтка Цзонкапы, основателя школы гелугпа. Я называю «алтарем» обычную высокую полку, подходящее место для почтительно помещенного туда изображения ученого-реформатора; это не означает, что Цзонкапу почитают так же, как святых в католической религии, которым даже молятся. Ни один буддист не ждет милости от покойных лам, сколь бы выдающимися знаниями, мудростью или благочестием они ни обладали.

Тусклая комнатка, куда сквозь маленькое квадратное окошко с трудом проникал свет, сообщалась с другой, служившей также кухней. Предполагалось, что обитатель скита может позаботиться о себе сам или же ученик-слуга должен приходить к нему раз в день для приготовления пищи. В такие моменты затворнику полагается закрывать дверь между смежными комнатами и открывать ее после ухода слуги, выполнившего свою работу.

Перед единственным входом в хижину простирался маленький, под стать жилищу, двор. Он был огорожен со всех сторон довольно высокой стеной, дабы отшельник, когда он выйдет подышать свежим воздухом, мог видеть лишь небо да гребни отдаленных горных хребтов.

Это обиталище понравилось мне с первого взгляда. Конечно, скромное на вид жилище уступало той «героической» пещере, расположенной на дальних отрогах северных Гималаев, неподалеку от обширных тибетских плоскогорий, на высоте 3900 метров, где я прожила почти три года. Моя нынешняя пустынь находилась примерно на высоте 1000 метров, и ее не окружали величественные ледники; вместо бескрайних просторов у подножия Помо-Сан раскинулся кишащий людьми город; тем не менее, обуздав свой нрав ультрарадикальной отшельницы, я могла довольствоваться и этим.

Ионгден поселился неподалеку в другом доме. Затворничество моего сына было не столь суровым, так как из очень широкого окна его большой комнаты, превосходившей размером мою, открывался вид не только на окружающие горы, но и на лужайку, простиравшуюся за воротами перед входом на плато. К этим воротам, возвышавшимся на вершине горы, вела каменистая, очень крутая тропа, которая, петляя, спускалась в долину. Пять-шесть человек каждый день взбирались по этой тропе, доставляя ламам провизию, а через лужайку порой проходили лесорубы, возвращавшиеся домой с окрестных гор, но обычно они выбирали другие пути. Таким образом, хотя Ионгден не был, в отличие от меня, полностью отрезан от мира, большое окно нечасто давало ему возможность позабавиться. Однако мой сын жил не один; вместе с ним поселился наш слуга, ночевавший в каморке под крышей над второй из комнат дома, так же, как и у меня, заменявшей кухню. Слуга готовил там для нас еду и приносил ее мне, а временами я делила трапезу с Ионгденом.

С помощью деревянного корыта я превратила кухню в «купальню». Разумеется, с тех пор как была построена эта хижина, никто не использовал кухню в таких целях, ибо тибетские отшельники, как и докпа, не

жалуют водные процедуры. Дело не в том, что монахи, подобно простолюдинам, суеверно полагают, что вода вместе с грязью может смыть с человека его «удачу», но они считают время, потраченное на раздевание, мытье и одевание, напрасно потерянным.

В связи с этим в биографии по эта-отшельника Миларепы можно прочесть следующее: давая духовные наставления некой девушке, он присовокупил к ним такой совет: «Вам не следует больше мыться». Это объясняется просто, если вспомнить то, что я рассказывала по поводу докпа: купание для женщины — признак кокетства.

Все лето я часто выносила корыто в свой надежно сокрытый от посторонних глаз дворик и мылась там, принимая одновременно водную и солнечную ванны.

Во время одного из купаний разыгралась драматичная сцена.

Я жарилась на солнце, сняв с себя все что можно, как вдруг раздался стук в массивную дверь, преграждавшую вход во двор. Я никого не ждала, еду мне приносили в другое время — стало быть, решила я, кто- то ошибся и, наверное, уйдет, если не последует ответа; однако в дверь продолжали настойчиво стучать, а затем до меня донесся крик: «Откройте, откройте!» Я упорно молчала. Было слышно, как двое мужчин переговариваются между собой на китайском языке, после чего тот, что крикнул «откройте!» по-тибетски, в очередной раз повторил свою просьбу. Я рассердилась и подала голос:

— Это цам кханг, сюда нельзя входить... Я моюсь... и не открою.

Незнакомец снова прокричал «откройте!» и, не дождавшись отклика, ворча, ушел со своим спутником.

На следующий день тайна этой попытки вторжения прояснилась.