ПОД ГРОЗОВЫМИ ТУЧАМИ . НА ДИКОМ ЗАПАДЕ ОГРОМНОГО КИТАЯ .

Здесь обитают почтенные ламы, порой действительно просвещенные люди, а в высшем китайском обществе, особенно среди чиновников, встречается немало людей, интересующихся их учениями. Поэтому один геше (доктор философии) из монастырского университета Сэра, расположенного в окрестностях Лхасы, стал духовником губернатора Сика- на и многих других высокопоставленных китайцев.

Время от времени этот лама по имени Нгаванг Кемпо [кемпо — звание преподавателей высокого ранга) читает лекции в главном монастыре Дацзяньлу. Это отнюдь не публичные лекции — на них приглашают узкий круг китайцев-мирян и немногочисленных дам, принадлежащих к высшему обществу.

Я прослушала цикл этих лекций. Занятия проходили в длинном зале, в конце которого на низком помосте восседал лама со скрещенными на тибетский манер ногами.

Царившая там атмосфера показалась мне приятной и производила впечатление. В комнате витал легкий запах ладана, несколько небольших масляных лампад озаряли статуэтку Цзонкапы, основателя школы гелугпа, к которой принадлежит лама. Я как будто снова перенеслась

в сердце Тибета и в прошлое, когда годами жила в чисто буддийской среде. Поразительными были также неподвижные позы и внимание слушателей.

Лама говорил по-тибетски, и один из учеников, сидевший у подножия помоста, переводил его слова на китайский язык. Лама внимательно слушал переводчика: он владел китайским настолько, что время от времени исправлял неточности.

Лама Нгаванг — настоящий ученый. Если бы он захотел, его лекции были бы необычайно интересными, но, как почти всегда водится у его собратьев, он упрощал свое выступление, доводя его до уровня понимания, как он представлял, светских слушателей.

По крайней мере, в тот день лама был не прав. Многие присутствующие китайцы разбирались в буддистской философии лучше него. Вместо того, чтобы подобно ему зубрить наизусть сопш трактатов, они размышляли над смыслом учений, изложенных в прочитанных ими книгах, и подвергали их критическому разбору.

Знал ли об этом лама?.. Возможно, он догадывался, но, как и большинство его коллег, невысоко ставил философские знания, приобретенные вне тибетской традиции без чтения священных книг. Как бы Нгаванг ни относился к умственным способностям своих слушателей, он даже не пытался разъяснять им сложные понятия.

Правда, однажды он сказал, что делать добро ближнему своему не значит совершать поступки, благотворные для него. Следует самому стать источником света. Посмотрите на солнце: оно не действует согласно четко выработанному плану. Оно не задается целью способствовать созреванию ячменя на поле крестьянина Церинга, согревать старого Вандю, сидящего на пороге своего дома, или освещать мир так, чтобы люди и звери могли это оценить. Это просто солнце, излучающее свет и тепло; оно не может этого не делать и, стало быть, не может не творить добро во благо всем. Точно так же Мудрец, ставший живым средоточием разума и доброты, естественным образом испускает волны энергии, распространяющие по всему миру благость. Эту благость можно сравнить с чистым воздухом, необходимым людям для здоровья; она способствует появлению и росту духовного просветления, а также всеобщей мудрой доброты.

Эта теория бытует в Тибете и в Индии, и мне часто доводилось ее слышать.

После лекции слушатели приветствовали ламу на тибетский лад, трижды падая перед ним ниц*, после чего молча удалились.

У дверей монастыря стояли с фонарями слуги, ждавшие своих хозяев.

* То было большое простирание — «Кьянг-ша», совершаемое только перед своим духовным учителем и в корне отличающееся от китайского поклона «каутау». Две сложенные ладонями вместе руки поднимаются над головой, а затем опускаются на уровень рта и сердца. После этого человек становится на колени и ложится во весь рост, держа руки над головой.

На улицах Дацзяньлу имелось электрическое освещение, которое какое-то время действовало, а затем кварталы один за другим оставались без света, и в итоге весь город погружался во мрак.

Население города возросло более чем втрое за счет беженцев из провинций, оккупированных японцами, или тех мест, обитатели которых опасались вторжения, а также за счет значительного притока служащих, после того как Дацзяньлу возвели в ранг столицы провинции. Маленькая электростанция была недостаточно мощной, чтобы обеспечить электричеством все установленные жителями фонари, горевшие не ярче светлячков. Даже при этом условии ток поступал в кварталы поочередно, а улицы были совершенно лишены света.

И вот снова появились керосиновые фонари, но если раньше ими пользовались все, то теперь это стало привилегией тех, кто мог разжиться керосином: местных начальников либо состоятельных людей, способных платить за бидон по несколько тысяч долларов.