Под юбкой у фрейлины

Жена зачитала приговор: Поживешь в гостинице недельку или две, погуляешь по сосновому лесу, насладишься природой. Разгонишь кровь. А то ты тут совсем упрел. Перестал быть человеком, превратился в шар. Вечно сидишь сиднем за своим компьютером. А жизнь течет себе где-то там. Может быть даже похудеешь. А я останусь тут — присмотрю за рабочими.

Жена же и заказала по телефону номер в гостинице недалеко от Берлина. Сегодня в восемь должны были прийти рабочие, поэтому я выехал из дома полвосьмого. Автобус, S-Bahn, еще автобус… и вот я тут, лежу на двуспальной кровати и смотрю на нечистый потолок, покрытый синеватыми следами убитых кем-то насекомых, налетающих вечером на огонек. Пытаюсь захватить мыслью побольше времени и пространства и выжать их как спелую гроздь винограда — в мои воспаленные мозги, чтобы найти хоть какую-то спасительную мотивацию, хоть какое-то желание что-то делать, совершить хоть какой-то поступок… Но пространство в отеле омертвело, а время — остановилось, сколько их не сжимай — ни капли смысла не выдюжишь… И я лежу и не знаю, что думать, делать, как, зачем…

Сам себе преграда, огорчение, мука.

И машинально начинаю уничижать самого себя, пинаю себя ногами, жгу себя на костре, распинаю на кресте… но все напрасно. Тело неподвижно, комната застыла как будто в обмороке, кровать подо мной горяча как костер, и только потолок своими синеватыми следами убийства свидетельствует — если будешь стремиться к свету, ты. глупенький мотылек, то тебя разотрут, уничтожат, превратят в синеватый след, подтек, в отвратительное пятно поклонники чистоты и порядка.

Тут мне на ум пришла спасительная формула — надо погулять, пройтись вдоль озера, довериться природе. Потому что сам-то ты уже давно не можешь себя спасти. И каждое твое трепыхание только погружает тебя глубже в трясину жизни. Что же, повисни на деревьях, обопрись о голубую водичку, одурмань себя чистым воздухом, покачайся на качелях бодрой походки… может быть и полегчает.

В лобби никого не было, кроме консьержа миловидного молодого блондина. Он демонстративно заинтересованно возился с какими-то бумагами. Не сразу и неохотно, но поднял голову в ответ на мой гутентаг.

Я подал ему ключ и посмотрел ему в глаза. Обнаружил в них то, что и ожидал — беспросветный эгоизм бюргера, профессиональное равнодушие к судьбе других людей, скуку и тошноту существования. И порок, готовность отдаться за деньги. Блондин мгновенно понял, что разоблачен, но это — и тоже по профессиональной привычке — его не расстроило, а скорее обрадовало. Для того, чтобы подсечь клюнувшую рыбку, он бросил на меня один из специально заготовленных на подобные случаи взглядов. Наглый и темный. Так смотрит на гусеницу оса, прежде чем оседлать ее и вонзить в нее жало. Взгляд его однако не был достаточно острым, скорее это был томный знак согласия. Многообещающий взгляд.

Сидящий во мне дьявол чуть не заставил меня спросить: Сколько за час?

А перед глазами, как запыхавшиеся олени, пробежали картинки-ощущения. Капельки пота на загорелых плечах. Упругий захват юных ягодиц. Конвульсия боли на узких, искусанных, слегка напомаженных черной помадой губах во время оргазма…

Увы, мне пришлось разочаровать мальчика, я пожелал ему хорошего дня и вышел из отеля через задний вход. Направился к озеру, по обыкновению посмеиваясь над самим собой.

— Даже в своих интимнейших желаниях, ты всего лишь пародия. Не человек, а коллаж. Напластование чужих смыслов. Посмотри еще раз на эту десять секунд длящуюся сцену. Ты ведь и не собирался как-то приближаться к этому вульгарному провинциальному блондинчику. Покупать его, спариваться с ним… Брррр… Ты ведь и не гомик вовсе. Откуда же эти милые картинки? Капельки пота… Отуда это извечное раздвоение? Ведь ты сразу, как только увидел этого кинеда, представил себе Сомнабулу Чезаре из любимого фильма. Это его темные томные глаза и узкие губы разожгли тебя, а вовсе не гостиничный блондинчик. И ты тут же превратился в доктора Калигари, безумного психиатра, повелителя Сомнабулы. Но скорый пассажирский поезд мгновенно увез от тебя их обоих. Ты и сейчас слышишь его нетерпеливые гудки. И ты возвратился в себя. В непонятно что. В облако, в наполненный паром шар. И все это приключение длилось лишь мгновение. И из тысяч таких мгновений состоит твоя жизнь… куда только тебя не бросало, кем только ты не был. Какие безумства ты бы совершил, если бы не спасительный поезд? И эти прыжки в чужие сущности никогда не тормозили твоего погружения в бездну, только ускоряли его. Впрочем, там. где ты находишься, там, где проходит твое настоящее бытие, нет ни низа, ни верха. Нет ни завтра, ни вчера. И падение невозможно отличить от взлета.

Вышел на буковую аллею, разбитую вдоль озера и ведущую к Ф.