Под кожей

Ладно, а эта девочка, которая его подсадила. Она-то, наверное, в полном порядке. Как подружка, типа того. Она-то позволит ему поспать, он же, считай, помирает с недосыпа. Не станет тыкать его под ребра, едва он закемарит, не будет говорить: «Ты что, дрыхнуть сюда приперся?» Глаза у нее добрые, у этой. И кулачища, будь здоровчик. Плохо, что нет у нее в запасе ни одной канистры с бензином. Ну да все одно, жаловаться ему не на что, ведь так? Что толку жаловаться, смотри в будущее с улыбкой, всегда твердил его старик. Другое дело, что старик не был знаком с Катрионой.

Докудова эта девочка собирается его довезти? А вдруг она согласится сгонять с ним назад, к его машине, — после того как он разживется бензином? Погано же оставлять машину вот так, в канаве. Еще какой-нибудь ворюга угонит. Правда, и ворюге для этого бензин потребуется. Так ведь, наверное, есть угонщики, которые разъезжают по всем дорогам с большими канистрами бензина в багажниках и ищут машину вроде евойной. Как низко могут пасть некоторые, а? Ворон ворону глаз выклевывает, вот оно до чего дошло.

А Катриона его точно убьет, если он еще припозднится. Само-то по себе оно и ничего, но ведь она ж ему поспать не даст, вот в чем штука. Если он достанет немного бензина, можно будет прямо в машине и покемарить, а завтра с утречка заявиться к Катрионе. А то и проспать в машине все выходные, пересидеть денек в «Поварятах», а в понедельник утром на работу поехать. Охеренно было бы здорово, а? А?

Если он откинет башку на сиденье и подремлет пару минут, эта девочка, она ж против не будет, верно? Говорун из него все одно никудышный. Катриона всегда говорит: «Дуб дубом».

Дуб. К дубу, знаешь, тоже подход нужен, попробуй-ка его свали, ведь так, а?

Иссерли кашлянула, чтобы вырвать своего пассажира из забытья. Кашель давался ей не легко, однако она время от времени практиковалась в нем, просто чтобы посмотреть, насколько правдоподобным он у нее получается.

— А? А? — загавкал пассажир, его налитые кровью глаза и поблескивающее соплями лисье рыльце выскочили из сумрака, точно перепуганные зверьки.

— Чем вы занимаетесь? — спросила Иссерли. До этого она примерно минуту молчала, полагая, что пассажир пожирает ее глазами, однако, услышав придушенный всхрап, поняла: он просто заснул.

— Лес валю, — ответил он. — Строевой. Восемнадцать лет в деле, восемнадцать лет орудую цепной пилой, а у меня все еще две руки и две ноги. Хе! Хе-хе! Неплохо, а? А?

Он положил ладони на приборную доску и пошевелил пальцами — желая, по-видимому, показать, что все десять при нем.

— У вас большой опыт, — уважительно произнесла Иссерли. — Вы, наверное, все лесные компании знаете.

— Да уж, — он подчеркнуто закивал — так, что его подбородок почти ударялся о бочкообразную грудь. — Они, как завидят меня, все сразу и разбегаются. Хе! Хе-хе! Но, главное, не падать духом, а?

— Вы хотите сказать, что они недовольны вами?

— Говорят, я на работу вовремя не выхожу, — презрительно сообщил он. — Опоздание, опоздание, опоздание — вот это я самый и есть. Опоздаааа… — голова стопщика обвисла, растянутая, стихающая гласная словно попыталась изобразить неторопливый уход в забвение.

— Но ведь это не честно, — громко сказала Иссерли. — Главное же, как вы делаете вашу работу, а не то, когда вы на нее выходите.

— Добрые ваши слова, добрые, — удовлетворенно улыбнувшись, согласился пассажир, все глубже вникая взглядом в свои колени; клочья его волос уже принялись укладываться на маленьком черепе в новом порядке.

— Значит, — почти выкрикнула Иссерли, — вы в Эддертоне живете, так?

Он снова вынырнул, всхрапнув, на поверхность яви.

— А? В Эддертоне? Там моя девочка живет. Оторвет она мне задницу.

— Но вы-то где живете?

— Я-то? Сплю всю неделю в машине или в пансиончике каком. Пахать же приходится дней десять подряд, а то и тринадцать. Летом начинаю в пять, зимой в семь. Вернее, считаааается, что…

Она совсем уж собралась вырвать его из забытья, когда он вырвался сам — поерзал на сиденье, прижался щекой к подголовнику, точно к подушке. И, поморгав, с подобострастной улыбкой сообщил Иссерли:

— Пять минут. Всего пять минут.

Позабавленная, Иссерли вела, пока он спал, машину в молчании.

Она немного удивилась, когда пять, более-менее, минут спустя, он проснулся, резко выпрямился и ошеломленно уставился на нее. Впрочем, пока Иссерли придумывала, что ему сказать, он снова обмяк и вернул щеку на подлокотник, умиротворенно пролепетав:

— Еще пять минут. Пять минут.

И тут же отключился.

Теперь Иссерли, ведя машину, поглядывая на панельные цифровые часы. И, пожалуйста, примерно через триста секунд лесоруб проснулся.

И опять простонав: «Пять минут», повернулся и уложил на подголовник другую щеку.

Так оно и продолжалось в течение двадцати минут. Поначалу Иссерли никакого нетерпения не испытывала, но затем дорожный знак уведомил ее, что впереди поворот к станции техобслуживания, и она поняла: пора заняться делом.

— Ваша девушка, — сказала она, когда лесоруб в очередной раз проснулся, — она ведь не понимает вас, верно?