Под кожей

Он даже не сразу понял, о чем идет речь. Иссерли снова, против собственной воли вытащила на свет божий его избалованность. Ясно же: сама мысль о том, что кто-либо может сделать с ним что-то, чужда ему. Уязвимость — удел людей, принадлежащих к низшим слоям общества.

— Вообще-то, отец и не знает, что я здесь, — сказал он наконец, не сумев убрать из своего тона оттенок самодовольства. — Он полагает, что я в Иссиисе или где-то на Ближнем Востоке. Во всяком случае, при последнем нашем разговоре я сказал отцу, что отправляюсь именно туда.

— А отправились сюда, — напомнила ему Иссерли, поведя головой в сторону мяса и холодильников. — На грузовом судне «Корпорации Весса».

— Да, — усмехнулся Амлис, — но без чьего бы то ни было официального согласия.

Усмешка его была ребячливой, даже детской. Он взглянул в небо и мех на его шее снова лег, как пшеница под ветром.

— Понимаете, — сказал он, — отец все еще питает жалкую надежду, что я когда-нибудь унаследую его дело. «Все должно остаться в семье», — говорит он. Это означает, разумеется, что ему ненавистна мысль о передаче самого ценного, какой только есть на свете, нового предмета потребления, в руки одного из его нынешних конкурентов. Сейчас слова «воддиссин» и «Весс» неразделимы; каждый, кому охота полакомиться чем-то божественно вкусным, первым делом думает: «Весс».

— Что чрезвычайно удобно для вас обоих, — заметила Иссерли.

— Ко мне это никакого отношения не имеет — ну, во всяком случае, с тех пор, как я вырос настолько, что начал задавать вопросы. Отец относится ко мне, как к сассинилу. «Чего тут знать-то? — говорит он. — Урожай созревает, мы собираем его и привозим домой». Однако со мной он не так скрытен, как со всеми другими. Мне довольно продемонстрировать хотя бы намек на интерес к бизнесу, как в его оборонительных линиях появляется брешь. Он все еще надеется, что я узрю свет. Думаю, поэтому он и разрешает мне совать нос, куда я только пожелаю, — в том числе, и в док наших грузовых судов.

— И что же?

— Я вот и пытаюсь объяснить вам — что… На этом корабле я проехался… как оно называется? Зайцем.

Иссерли снова засмеялась. Суставы и мышцы ее руки устали, пришлось опять откинуться на спину.

— Думаю, чем человек богаче, тем больших усилий требуют от него старания отыскать нечто увлекательное и волнующее, — заметила она.

Амлис, наконец-то, обиделся.

— Я должен был собственными глазами увидеть, что тут творится, — огрызнулся он.

Иссерли попыталась приподняться и прикрыла неудачу снисходительным вздохом.

— Ничего тут особенного не творится, — сказала она. — Обычная история… спрос и предложение.

Последние слова она выговорила напевно, так, словно они описывали вечные, неразделимые сущности — день и ночь, мужчину и женщину.

— И худшие мои опасения подтвердились, — продолжал Амлис, не обратив на сказанное ею никакого внимания. — Весь наш бизнес основан на страшной жестокости.

— Вы и понятия не имеете, что такое жестокость, — сказала Иссерли, ощутив мгновенную боль во всех изувеченных местах своего тела, наружных и внутренних. Какой счастливчик этот изнеженный молодой человек, если его «худшие опасения» связаны с благополучием экзотических животных, а не с ужасами, коими так богата борьба за существование.

— Вы когда-нибудь спускались на Плантации, Амлис? — с вызовом спросила она.

— Да, разумеется, — ответил он, выговаривая эти слова с преувеличенной точностью дикции. — Каждому следует увидеть, что там творится.

— Но спускались не на срок, позволяющий ощутить некоторое неудобство, верно?

Эта насмешка разозлила Амлиса, у него даже уши встали торчком.

— А чего бы вы от меня хотели? — спросил он. — Чтобы я добровольно отправился на каторжные работы? Чтобы тамошние бандиты проломили мне голову? Да, я богат, Иссерли. Но неужели я должен пойти на смерть, чтобы искупить эту вину?

Отвечать ему Иссерли не стала. Пальцы ее нащупали сухую корочку под глазами — хрупкий осадок высохших слез, пролитых ею во сне. Она стерла его.

— Вы перебрались сюда, — продолжал Амлис, — чтобы оказаться подальше от каторжной жизни, разве не так? Мне испытать ее не довелось, за что я, поверьте, очень благодарен судьбе. Никто не идет навстречу страданиям, которых можно избежать. И конечно, как человеческие существа, мы с вами хотим одного и того же.

— Вам никогда не узнать, чего я хочу, — прошипела она со страстностью, и саму ее удивившей.

Разговор их на время прервался. Порывы задувавшего в амбар ветерка похолодели; небо потемнело еще сильнее; луна взошла окончательно — круглое озерцо плывущего во мраке свечения. Потом ветер занес в амбар древесный листок; он впорхнул в трюм корабля, и Амлис мгновенно поймал его. И долго вертел в руках так и этак, а Иссерли старалась отвернуться от него и не могла.

— Расскажите мне о ваших родителях, — в конце концов, попросил Амлис, словно предлагая Иссерли выполнить ее часть самой добропорядочной и простой из всех, какие только можно вообразить, сделки.

— У меня нет родителей, — холодно ответила она.

— Ну, расскажите, какими они были, — поправился он.