Но это было не самом худшим в конце концов, для нас лучше было видеть город оставленным, чем иметь плохих соседей; Нашими наибольшими и самыми чувствительными потерями являлись украденный сундук монаха Карреньо, содержавший триста пятьдесят песо, и, самое важное, что они похители всю униформу и нижнее белье, которые наши солдаты отдали в стирку.
Поскольку теперь нам пришлось признать и следовать неизбежному, мы получили приказ подготовиться к обороне в церкви. В течение дня (27-го) мы перенесли туда часть продовольствия, которые хранились в Комендатуре из-за лучшей вентиляции этого здания; а также около семидесяти каванов (каван содержит семьдесят пять литров) палая, которые священник купил с лодок, пришедших из Бинангонана, с целью продажи его с прибылью, не запрещенной законом.
В тот день мы обнаружили исчезновение местных служащих госпиталя, капрала Альфонсо Сус Фохаса и рядового Томаса Паладио Паредеса, а также моего слуги Вильядиего и рядового -испанца Фелипе Эрреро Лопеса. Той ночью мы заперлись в церкви с Вигилем, монахом Гомесом Карреньо и военно-политическим губернатором, чья власть исчезала, как дым.
То же самое происходило и с нашим энтузиазмом. Неоспоримым стал тот факт, что ситуация стала критической, враг был уверен и многочисленен, эти стены слабы, возможности обороны сомнительны, измена возможна, а помощь маловероятна. Короче говоря, наступил момент, всегда мучительный, когда голос чести громче звучит, побуждая к самопожертвованию и когда смерть кажется неизбежной, без другой славы, чем наша собственная совесть.
Пустынный океан, река – непроходимый ров, город пустынный и безмолвный, лес и горы, которые отрезали нас и заброшенность, которая стала для нас очевидной, – это безусловно, не те обстоятельства, которые внушали нам мужество и стойкость.
Утром 28-го я провел разведку с четырнадцатью бойцами без происшествий и в течение дня те из нас, которые были в этом не задействованы, занимались доставкой воды в церковь, наполняя двадцать
29-го числа командир отряда мой товарищ Алонсо провел разведку с таким же количеством людей и все обошлось без потерь, кроме дезертирства солдата Феликса Гарсиа Торреса, который, похоже, бежал от «крушения», как крысы от падающих руин. В конце концов, это было не первое дезертирство и не последнее.
Затем мы занялись сносом так называемого женского монастыря, расположенного рядом с церковью, который на самом деле был только резиденцией приходского священника. Мы сложили в подвале всю древесину, полученную при сносе; намереваясь соорудить из нее
Мы также поймали трех или четырех лошадей, чтобы в случае необходимости убить съесть их мясо. Но некоторые из солдат запротестовали, говоря, что они не будут есть это и Алонсо говорил то же самое, да и другим не очень понравилась эта идея, мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться приказу капитана и освободить лошадей.
На то была воля Бога, чтобы дата 30 июня 1898 года была отмечена кровью. До той поры нам приходилось отмечать только угрозы, предчувствия и страхи, в уныние приводили предательство и злобные насмешки, но в то утро облако накрыло нас (я говорю об этом без преувеличения) и мы почувствовали желаемое облегчением, хотя и с некоторым страхом. Облака сгустились и мы вздохнули с облегчением.
В ежедневную разведку я вышел только с четырнадцатью соддатами, как и в прежние дни. Везде стояла тишина. Мы шли с обычными мерами предосторожности и не замечали ничего, что могло бы вызвать беспокойство, когда, достигнув Моста Испании, расположенного в западной части города, внезапно попали под сильный огонь врага, расположившегося на берегу потока, протекающего под мостом, а затем они бросились на нас, пытаясь окружить.
Поняв их замысел и не видя другого выхода, мы начали отступать в церковь. Нам было необходимо срочно добраться до укрытия и мы с некоторым трудом добились этого, унося с собой капрала Хесуса Гарсия Кихано, тяжело раненного в ногу.
Мне выпало ответить на эти первые выстрелы и мне довелось ответить и на последние.
Мы оказались в осаде.
III
С первого по восемнадцатое июля