Под крылом мотылька

20. После отъезда Ирины, малыш остался единственным утешением в доме. Приятно было смотреть, как к нему возвращаются силы. Одно наслаждение было гладить котенка, трогать нежные ушки, пропускать через пальцы веер хвоста. Это маленькое, по природе своей, независимое создание, исполненное доверия к людям, целиком полагалось на них. Было любо смотреть, как оно носится, задрав хвост, или, гоняясь за белыми бабочками на пустыре, выпрыгивает из некошеных трав. В подвале встретили малыша как новое молодое лицо. Котенок и сам ощущал себя заново рожденным. А память хранила столько разных событий, что казалось, в единственной жизни им просто не уместиться. Зимой он боялся злых "псов усталости". Теперь, когда вечерами Кошко отправлялись гулять, малыш притворялся, что незаметно крадется за ними, на самом же деле только чуть-чуть провожал, довольный, что видит их вместе. Хозяева прятались от Леопольда в кустах и прыскали со смеху, точно дети, не зная причины. А он забирался под зачехленный "Москвич", откуда, как из-под кресла, были видны только ноги людей, и радовался, что пока еще - все хорошо. В подвале многое переменилось: не было больше ни миленькой кошечки, ни Полосатика, ни злого сатрапа. Избранный круг распался. Боевые коты разбрелись кто куда. Чумка произвела настоющую революцию, и кошки привыкали к свободе. Общительный по натуре малыш тянулся к подобным себе, и хозяева уже несколько раз отпускали котенка на ночь. А утром он садился напротив окна, и, чуть-чуть склонив голову на бок, без слов говорил: "Я тут. Все в порядке!" - Иди скорей, маленький, я открою тебе! - причитала Ольга Сергеевна. Началась пора жизни, исполненная предчувствий неизъяснимого счастья. Леопольд не задумывался, что с ним творится, полагая, что только такою и может быть жизнь, что только для этого и существуют на свете кошки и люди. - Не плохо устроились, - Игорь Борисович полушутя упрекал Леопольда, как представителя всего животного царства. - Вы можете целиком положиться на отлаженные бездною лет инстинкты, в то время как человек должен мучаться от осознания недолговечности бытия, не понимая, что ему делать с полученным впопыхах "историческим взглядом на жизнь". Действительно, малышу было легче: теперь он увидел мир сквозь "незамутненную призму" неизбежного счастья, а возрождение после болезни было похоже на непрерывное восхождение к свету.