Под крышами Парижа (сборник)

Ну и Адский гам же пизда способна поднять! Если она и дальше так будет, с четырех кварталов все сбегутся к ней поглядеть на веселье. Я накидываю подушку ей на голову и продолжаю таранить ее щеткой. Она больше не может этого терпеть, конечно, я убиваю ее и т. д. и т. п., должен признать, она еще и последовательна. Все то время, пока я сую ей щетку, она повторяет одну и ту же реплику…. но интонация меняется и выдает ее. Ей великолепно воображать, как гнусно к ней относятся, и она полностью в своих правах… Я ею злоупотребляю, причем еще и гнусно. Но злоупотребление заканчивается, когда она еще раз кончает, и я знаю, что на самом деле вечеринка для нее удалась.

Я сижу у нее на спине и заглядываю ей в жопу, когда закончил. Она вяла, выдохлась, а две большие толстые ягодицы ее просто-напросто очень сильный соблазн. Я переворачиваю щетку щетиной книзу и шлепаю ею Лапусю. Та ахает, но не вполне воет…. И после этого произносит:

– ОХ, – и вздыхает. – Еще раз, – шепчет она.

Я принимаюсь ее шлепать довольно жестко, и она поначалу шепчет:

– Еще… еще… – всякий раз, когда щетка падает.

Затем начинает скулить…. ей больно, однако по-прежнему нравится… Задница у нее розовеет, сплошь крохотные точки, которые напоминают мне формы для печати. В конце концов она уже не шепчет….. она просто вздыхает……

Когда я отбрасываю щетку и кладу ладонь ей на задницу, кожа там яростно раскалена. Завтра у нее выступят синяки. Я выхожу из спальни за бутылкой вина, а когда возвращаюсь, она лежит все так же, как я ее оставил. Мы оба выпиваем по два бокала вина в молчании, и точно так же безмолвно она одевается. Когда она готова к выходу, стоя у двери и уже держась за ручку, она поворачивается ко мне и страстно меня целует.

– Спасибо, – говорит она, – спасибо тебе, спасибо!

Прощай, Лапуся.

* * *

Эрнест все уладил. Уже пару недель он переживал из-за своего сумасшедшего изобретателя. Не столько из-за него самого, сколько из-за его женщин…. жены и дочери. С тех пор как обнаружил, что этому старине накласть с двумя приборами на то, кто ебет и ту и другую и почему, Эрнест сделался несчастен. Что-то здесь не так, утверждает он, у них наверняка зараза какая-то или что-то вроде. Или этот старый хрыч вокруг детективов понаставил на изготовку: когда подаст им сигнал, выскочат откуда ни возьмись с фотоаппаратами и вспышками и получат необходимые улики для развода. Когда я обращаю его внимание на то, что мужчине вряд ли понадобится развод с собственной дочерью, Эрнест просто еще больше утверждается во мнении, что дело здесь нечисто. Ему хочется завалить обеих пёзд, но будь он проклят, если станет играть по правилам старика Сницграсса. Даже с фамилией у него что-то не то, утверждает Эрнест. Слыхал ли я, чтобы кого-нибудь звали Сницграсс? Очевидно же, фальшивка… что-то во всем этом странное..

Но, как я сказал, Эрнест все уладил. Он бы хотел, чтобы я сходил и проверил, что там за пейзаж. Может, мы по очереди сможем выводить этого Фицберга или Вистфаста на прогулку поглядеть на Орион или что-то, а другой тем временем будет ввинчивать той пизде, кому в данный момент это нужнее. Поэтому он выуживает приглашение на ужин к ним для нас обоих.

Я должен прийти под предлогом того, что собираю материал для статьи на тему «К чему нас ведет наука?». У Эрнеста веры в силу прессы столько же, сколько у парижской мадам.

Муцборг, как, выясняется, его все-таки зовут, – сверчок, а не человек, вечно подскакивает, с пушистой рыжей бородой, подстриженной коротко, он ею пользуется как помесью перочистки, салфетки, протирки для монокля и универсальной ловушки. Поскольку мы с Эрнестом тут якобы по серьезному делу, сперва знакомимся с его изобретениями, а уж потом – с его сворой пёзд. Изобретения у него разбросаны по всему подвалу, все стопроцентно либо разломаны, поскольку с них сняты детали для чего-нибудь другого потом, либо так и не завершены. Большинство сводится к усовершенствованным картофелечисткам либо таким приспособлениям, где в одном устройстве сочетается полдюжины полезных инструментов. Единственное возможно как-то практически применимое – усовершенствованный легчайший цемент, но он рассыпается в пыль от малейшего касания. Вообще же, это неопрятная мусорная свалка, каких я давно не наблюдал, совершенно не вдохновляет. Сам Муцборг чуть поинтереснее, и, когда он говорит, я по-настоящему жалею, что не намерен писать статью о том, что он рассказывает… он так дьявольски искренен.

Жена и дочь его намного лучше. Девушке лет семнадцать-восемнадцать, должен сказать… ее матери где-то между тридцатью пятью и сорока. Эрнест мне сообщает, что все деньги – у жены Муцборга. Чего ради такой симпатичной пизде, с наличкой в банке, понадобилось выбирать эту бородатую блоху – из тех вопросов, что остаются для меня непостижимы… Вероятно, из-за того, что рога свои он носит как ни в чем не бывало….