Под крышами Парижа (сборник)

– Давайте не будем на эту тему! Смысл в том, что вы здесь несчастны. Кого же винить? Как мы с вами могли предвидеть такой итог? Я рад, что вы со мной откровенны. Может быть, если мы покумекаем, найдется какое-нибудь решение. Я действительно не уделял должного внимания вам и вашей работе, но вы же видите, что у меня за жизнь. Вы же знаете, как мало у меня времени для собственной работы. Вы же знаете, что я тоже хотел бы пройтись как-нибудь по улицам Парижа, почувствовать, как вы сказали, тротуар под ногами. Мне тоже хотелось бы заглянуть в кафе, под настроение, и встретить там парочку родственных душ. Я, конечно, в другом положении, чем вы. Я не чувствую себя здесь несчастным. Никогда. Что бы ни происходило. Если бы у меня была куча денег, я бы ударился в путешествия, я бы приглашал сюда своих старых друзей, чтобы они жили рядом со мной… Я бы делал тыщу вещей, о которых сейчас даже не мечтаю. Но в одном я убежден: что здесь рай. И если что-то не так, я никогда не буду связывать это с местом… Разве сегодня не прекрасный день? И завтра будет прекрасно, когда польет как из ведра. И прекрасно, когда туман опускается на все вокруг и не видно ни зги. И для вас было прекрасно, когда вы впервые все это увидели. И будет прекрасно, когда вы уедете… Знаете, где не так? – Я постучал себя по черепу. – Здесь вот! В такой день, как сегодня, я понимаю то, что уже говорил вам сто раз по различным поводам: в этом мире все хорошо и правильно. Нехорошо и неправильно – это то, как мы это видим.

Он горько улыбнулся, как бы говоря: «Миллер есть Миллер, несет какую-то околесицу. Я говорю, что страдаю, а он говорит, что все лучше некуда».

– Знаю, о чем вы думаете, – сказал я. – Поверьте, я сочувствую вам. Но вы должны постараться что-то для себя сделать. Я сделал все что мог; если я ошибся, тогда вы должны мне помочь. Формально я за вас отвечаю, но нравственно только вы сами за себя отвечаете. Никто не может вам помочь, кроме вас самих. Вы считаете, что я безразличен к вашим страданиям. Вы считаете, что я недооцениваю вашу чесотку. Это не так. Определите, отчего вы чешетесь, – это все, что я хочу сказать. Нельзя же вечно скрести себя и скрести. Но пока вы не откроете, откуда ваш зуд, вы не получите облегчения.

– C’est assez vrai[127], – сказал он. – Я достиг дна.

Он уронил голову, но через несколько мгновений поднял взгляд. Какая-то мысль вспыхнула в его мозгу.

– Да, – сказал он, – я в таком отчаянии, что готов что-нибудь попробовать.

Я гадал, что именно это может означать, когда он пояснил:

– Эта женщина, мадам Уортон, что вы о ней думаете?

Я улыбнулся. Это был довольно сложный вопрос.

– Я имею в виду – она действительно целительница?

– Да, это так, – сказал я.

– Думаете, она может помочь мне?

– Это зависит от вас, – ответил я, – в основном от вас, от того, хотите ли вы, чтобы вам помогли, или нет. Убежден, что вы могли бы вылечиться, если бы достаточно верили в себя.

Эти последние слова он пропустил мимо ушей. Начал выспрашивать меня о ее взглядах, ее методах воздействия, ее образовании и тому подобном.

– Я мог бы много о ней рассказать, – сказал я. – Собственно, я мог бы говорить о ней весь день. Но какой смысл? Если вы хотите отдать себя в чьи-то руки, вы должны полностью подчиниться. То, во что она верит, – это одно, а то, что она может сделать для вас, – это другое. Если бы я был на вашем месте, если бы я был в таком отчаянии, какое вы якобы испытываете, меня бы мало заботило, как делается фокус. Меня бы лишь заботило, чтобы все получилось.

Он проглотил это как мог, отметив, что Морикан не Миллер и наоборот. Он добавил, что считает ее в высшей мере умной, хотя признал, что не всегда может проследить за ее мыслями. Он высказал подозрение, что в ней есть что-то мистическое или оккультное.

– Тут вы ошибаетесь, – сказал я. – Ей нет дела ни до мистики, ни до оккультизма. Если она и верит в таинство, то это повседневное таинство… какое практиковал Иисус.

– Надеюсь, что она не захочет для начала обратить меня в свою веру, – вздохнул он. – Я не терплю этой чепухи, вы же знаете.

– Может, в этом-то вы и нуждаетесь, – засмеялся я.

– Non! Я серьезно, – сказал он. – Вы считаете, что я могу отдать себя в ее руки? О господи, даже если она собирается разглагольствовать о христианстве, я готов ее слушать. Я все попробую. Все, лишь бы избавиться от этой ужасной, ужасной чесотки. Если она захочет, я буду молиться.

– Не думаю, что она попросит вас делать что-нибудь такое, чего вы не хотите, дорогой Морикан. Она не из тех, кто навязывает свое мнение. Но я действительно думаю, что… если вы выслушаете ее всерьез, если поверите, что она может что-то для вас сделать, то вы, вполне вероятно, вскоре обнаружите, что мыслите и действуете иначе, чем вам это кажется возможным в настоящее время. Во всяком случае, не следует думать одно, а делать другое – с ней это не пройдет. Она тут же увидит вас насквозь. В конце концов, вы будете обманывать только себя самого, а не ее.