Под куполом

Одри подвывала, очень мягко, потихоньку, из спальни его дочек. Расти подошел и деликатно приоткрыл двери. Золотистая ретриверша, ее силуэт едва угадывался между девчачьими кроватями, подняла голову, взглянув на него, и выдала очередной тихий скулеж.

Джуди лежала на боку, подложив себе руку под щечку, дышала она медленно и ровно. Другое дело Дженни. Она безустанно крутилась со стороны в сторону, стараясь снять с себя одеяло, и что-то бормотала. Расти переступил через собаку и присел на кровать Дженни под плакатом ее очередного любимого бой-бэнда.

Ей что-то снилось. И что-то нехорошее, судя по встревоженному выражению ее лица. А бормотание ее похоже было на протесты. Расти постарался разобрать слова, но она уже затихла.

Снова заскулила Одри.

Ночная рубашка Джен вся сбилась. Расти ее поправил, натянул одеяло и убрал волосы у Дженни с лица. Глаза под ее закрытыми веками быстро двигались туда-сюда, но он не заметил у нее ни дрожания конечностей, ни скрюченных пальцев, ни характерного чавканья губами. Скорее фаза быстрого сна, чем эпилептический припадок, это почти наверняка. Из чего следовал интересный вопрос: неужели собаки слышат еще и запах плохих сновидений?

Он наклонился и поцеловал Джен в щечку. Сразу за этим глаза ее раскрылись, но он не был уверен, что она его видит. Это мог быть и симптом незначительной эпилепсии, но Расти почему-то не верилось в это. В таком случае залаяла бы Одри, считал он.

- Спи, сладенькая, - сказал он.

- Папа, у него золотой бейсбольный мяч.

- Я знаю, милая, засыпай.

- Это плохой мяч.

- Нет. Он хороший. Бейсбольные мячи все хорошие, а особенно золотые.

- Ох, - вздохнула она.

- Засыпай, дочурка.

- Хорошо, папочка. - Она перевернулась на бок и закрыла глаза. Немного пошевелилась под одеялом, а потом затихла. Одри, которая лежала на полу, подняв голову, и смотрела на них, вновь положила морду себе на лапы и сама заснула.

Расти немного посидел там, послушал дыхание своих дочерей, уверяя себя, что нет никаких причин для беспокойства, все люди изредка говорят во сне. Он уверял себя, что все обстоит благополучно - достаточно было лишь взглянуть на спящую на полу собаку, чтобы в этом убедиться, - но посреди глупой ночи тяжело быть оптимистом. Когда до рассвета еще оставалось несколько длинных часов, плохие мысли вернулись и начали блуждать. Посреди ночи сны превратились в зомби.

Наконец он решил, что ему не хочется пирога с клюквой и апельсинами. Ему захотелось вернуться в кровать, прижаться к своей теплой спящей жене. Но, прежде чем выйти из спальни, он погладил шелковистую голову Одри.

- Карауль, девочка, - шепнул он ей.

Одри открыла один глаз, взглянула на него.

Он подумал: «Золотистая ретриверша. - И, естественно, следующая ассоциация. - Золотой бейсбольный мяч. Плохой мяч».

В ту ночь, вопреки новоявленной женской приватности, Расти оставил их двери открытыми.

12

Когда Большой Джим вернулся домой, Лестер Коггинс сидел у него на крыльце. Коггинс читал Библию при свете фонарика. Большой Джим не проникся такой ревностностью преподобного, настроение, которое у него и так был плохим, еще больше ухудшилось.

- Пусть благословит тебя Господь, Джим, - поздоровался Лестер, привставая. Он ухватил и пылко сжал протянутую ему Большим Джимом руку.

- И тебе благословения, - смело ответил Большой Джим.

Коггинс еще раз крепко сжал его руку напоследок, и, наконец, отпустил.

- Джим, я здесь потому, что получил откровение. Прошлой ночью я просил его, потому что мне было очень тяжело, а сегодня днем это случилось. Бог вразумил меня и через Писание, и через того мальчика.

- Через сына Динсмора?

Коггинс зычно чмокнул губами свои сложенные ладони и воздел их к небу.

- Именно так. Через Рори Динсмора. Пусть находится он в Божьей благодати во веки веков.

- Именно сейчас он ужинает с Иисусом, - произнес Большой Джим машинально. В свете своего фонаря он изучал преподобного, и ему не нравилось то, что он видел. Хотя на ночь резко похолодало, кожа Коггинса блестела от пота. Глаза были вытаращены. Волосы у него скатались в какие-то дикие кудри и свисали. И вообще он имел вид человека, который сбился с правильного пути и скоро упадет в канаву.

Большой Джим подумал: «Это нехорошо».

- Конечно, - подхватил Коггинс. - Я уверен. Пирует… в объятиях предвечных рук…

У Большого Джима мелькнула мысль, что тяжело делать эти два дела одновременно, но он удержал ее при себе.

- И более того, Джим, смерть его не была напрасной. Вот, чтобы рассказать тебе это, я и пришел.

- Расскажешь в доме, - сказал Большой Джим, и прежде чем проповедник сказал хоть слово, спросил: - Ты видел моего сына?

- Джуниора? Нет.

- Ты долго здесь ждал? - Большой Джим включил в коридоре свет, при этом благословляя генератор.

- Где-то с час. Может, немного меньше. Сидел на ступеньках… читал… молился… размышлял.

Большому Джиму хотелось знать, не видел ли его кто-то, но он удержался от вопроса. Коггинс и так был сам не свой, а такой вопрос мог еще больше выбить его из колеи.