Под куполом (без карты)

— Минуточку! — с истерическим смешком сказал Терстон. В дверях спальни, закутанная в простыню, появилась Каролин, но он ее едва заметил. В голове у Терстона — все еще под влиянием паранойи, спровоцированной вчерашними излишествами — мерцали беспорядочные мысли: отмена бессрочного контракта в колледже, полиция нравов из «1984»[193], отмена бессрочного контракта, пренебрежительная реакция его троих детей (от двух бывших жен) и, конечно, отмена бессрочного контракта в колледже. — Одну минуточку, секунду, сейчас оденусь…

Но двери резко отворились, и — нарушая около девяти конституционных прав — в дом ввалилось двое молодых людей. Один из них держал в руке мегафон. Одеты они были в джинсы и синие рубашки. Джинсы вроде бы дарили надежду, однако на рукавах рубашек были нашивки, а на груди значки.

«Не надо нам никаких сраных значков»,[194] — тупо подумал Терстон.

Каролин заверещала:

— Убирайтесь прочь!

— Зацени, Джунс, — хмыкнул Фрэнки Делессепс. — Прямо тебе «Когда Хер встретил Сальце»[195].

Терстон схватил пакет, спрятал его себе за спину и бросил в раковину.

Джуниор засмотрелся на его демаскированное этим движением хозяйство.

— Это самая длинная, и самая плохая биология изо всех, которые я только видел, — произнес он. Вид он имел усталый — и это справедливо, спал он всего два часа, — но чувствовал себя фантастически, абсолютно свежим, как огурец. И в голове ни следа боли.

Ему нравилась эта работа.

— Прочь ОТСЮДА! — закричала Каролин.

Фрэнки произнес:

— Лучше тебе заткнуть глотку, рыбонька, и одеться. Все, кто находится в этом уголке города, подлежат эвакуации.

— Это наш дом! ПРОЧЬ ОТСЮДА НА ХУЙ!

У Фрэнки на лице цвела улыбка. Теперь она убралась прочь. Он двинулся мимо худого голого мужчины, который стоял возле умывальника (дрожал возле умывальника, точнее будет сказать) и ухватил Каролин за плечи. Резко ее встряхнул.

— Не огрызайся со мной, рыбонька. Я хочу, чтобы не поджарились ваши сраки. Твоя и твоего бойфре…

— Убери свои руки от меня! Ты за это в тюрьму сядешь! Мой отец адвокат!

Она замахнулась, чтобы дать ему пощечину. Фрэнки — отнюдь не тормоз, никогда им не был — перехватил ее руку и загнул ей за спину. Не очень резко, но Каролин заверещала. Простыня упала на пол.

— Ого! Серьезный станок, — похвалил Джуниор оцепенелого Терстона Маршалла. — И как ты только с ним управляешься, старикан?

— Одевайтесь, оба, — повторил Фрэнки. — Не знаю, очень ли вы тупые, но, если и сейчас сидите здесь, думаю, вы натуральные психи. Вы что, не знаете… — Он остановился, перевел взгляд с лица женщины на мужчину. Оба одинаково испуганные. Одинаково сбитые с толку.

— Джуниор, — позвал он.

— Что?

— Сисястая мисс и ее старый заморыш не знают, что у нас происходит.

— Не смей называть меня своими сексистскими…

Джуниор поднял руки.

— Мэм, оденьтесь. Вы должны отсюда убраться. Военно-воздушные силы США начнут обстреливать крылатыми ракетами эту часть города, — он взглянул себе на часы, — меньше чем через пять часов.

— ВЫ ЧТО, СУМАСШЕДШИЙ? — завопила Каролин.

Джуниор вздохнул, и уже тогда продолжил. Ему показалось, теперь он лучше понял суть полицейской службы. Это прекрасная работа, но люди часто бывают такими безмозглыми.

— Если ракета отскочит, вы услышите всего лишь взрыв. Возможно, обосретесь в штаны — если они на вас будут, но не более того. А вот если она пробьет барьер, сгорите на хер, потому что ракета большая, а ваш дом всего лишь в каких-то двух милях от того, что они называют контактной точкой.

— Отскочит от чего, ты, кретин? — требовал ответа Терстон. Поскольку трава оказалась в раковине, он теперь мог прикрывать одной рукой свое хозяйство, и худо-бедно старался это делать; любовный инструмент у него действительно был удивительно длинным и худым.

— От Купола, — ответил Фрэнки. — Но мне не нравится твой черный рот.

Он сделал длинный шаг и въехал гостевому редактору «Лемехов» в живот. Терстон хрипло крякнул и преломился пополам, пошатнулся, казалось, что удержится на ногах, но нет, упал на колени и вырыгал где-то с чашку белой редкой кашки, которая все еще пахла бри.

Каролин показала свое распухшее запястье.

— Вы за это сядете в тюрьму, — пообещала она Джуниору тихим, дрожащим голосом. — Буша и Чейни уже давно нет. У нас больше не Соединенные Штаты Северной Кореи.

— Знаю, — ответил Джуниор с удивительным терпением как для того, кто думал, что без проблем способен еще кого-нибудь задушить; в его голове завелся небольшой темный ядозуб[196], который думал, что задушить кого-нибудь — неплохой способ хорошо начать новый день.

Но нет. Нет. Он должен сыграть свою роль в завершении эвакуации. Он принес Торжественную Присягу, или как там ее назвать.