Под куполом (без карты)

Бранное слово действует на них еще более отрезвляюще, чем пистолетная стрельба и, хотя самые большие упрямцы остаются на шоссе (Билл и Сарра Оллнаты самые упертые среди них, а также Джонни и Керри Карвер), другие начинают продвигаться вдоль Купола. Кое-кто направляется по правую сторону, но подавляющее большинство двигается влево, на поле Алдена Динсмора, куда идти легче. Среди них и Петра с Генриеттой, немного пошатываясь после щедрых глотков «Канадской сухой ракеты».

Генри прячет оружие в кобуру и приказывает сделать так же другим офицерам. Вендлештат и Конрой слушаются, но Джо Боксер продолжает держать в руке свой тупорылый — наиболее дешевого базарного вида изо всех, какие когда-нибудь приходилось видеть Генри, — пистолет 38 калибра.

— А заставь меня, — фыркает он, и Генри думает: «Это все глупый сон. Скоро я проснусь у себя в кровати, и подойду к окну, и увижу там свежий, хороший осенний день».

Многие из тех, кто решил не ходить к Куполу (тревожно большое количество людей осталось в городе потому, что они начали ощущать проблемы с дыханием), могут все это видеть по телевизору. Человек сорок засели в «Диппере». Томми и Вилла Андерсоны сами сейчас возле Купола, но свое заведение они оставили открытым и телевизор включенным. Люди, которые столпились на деревянном полу салуна перед большим экраном, ведут себя очень тихо, разве что слышатся чьи-то всхлипы. Изображение высокого разрешения хрустально четкое. Оно рвет душу.

Не только они поражены зрелищем восьми сотен людей, которые выстроились вдоль невидимого барьера, кое-кто, распластав ладони на том, что кажется просто воздухом. Вульф Блицер говорит:

— Я никогда не видел такой тоски на человеческих лицах. Я… — он замолкает, — я лучше помолчу, пусть изображение говорит само за себя.

Он замолкает, и это хорошо. Это та картина, которая не нуждается в разъяснении.

На своей пресс-конференции Кокс предупреждал: «Посетители высадятся и пройдут… Посетителям будет разрешено стоять на расстоянии двух ярдов от Купола, мы считаем такую дистанцию безопасной». Ясное дело, все происходит иначе. Едва только отворились двери автобусов, как тут же люди хлынули оттуда потоками, выкрикивая имена своих родных и близких. Некоторые из них падают, и толпа галопом бежит по ним (одного человека в этой передряге затопчут насмерть, а четырнадцать будут ранены, полдюжины серьезно). Солдат, которые стараются обеспечить неприступную полосу перед самим Куполом, сметают прочь. Оборванные желтые ленты с надписями ПРОХОДА НЕТ исчезают в пыли, сорванные подошвами поторапливающихся ног. Масса новоприбывших рвется вперед и рассыпается по своей стороне вдоль Купола, большинство людей плачут, и все выкрикивают имена своих жен, мужей, дедов и баб, сыновей и дочерей, своих возлюбленных. Четверо или солгали о наличии у них разных электронных медицинских устройств, или сами о них забыли. Трое из них умирают мгновенно; четвертый, который не нашел своего питающегося от батареи ушного имплантата в списке запрещенных устройств, пролежит в коме неделю, прежде чем скончаться от кровоизлияния в мозг.

Мало-помалу они разбираются между собой, и все это видят телекамеры съемочной команды. Они наблюдают, как жители города и визитеры прижимают ладони к ладоням с невидимым барьером между ними; они следят за тем, как плачут женщины и мужчины, вглядываясь друг другу в глаза; они замечают тех, кто падает в обморок, как внутри Купола, так и снаружи, и тех, что падают на колени и молятся, сцепив задранные кверху руки; они фиксируют мужчину на внешнем стороне, который начинает бить кулаками по той перегородке, которая не пускает его к его беременной жене, он бьет, пока у него не трескается кожа и капли крови мерцают в воздухе; они показывают старушку, которая старается дотронуться пальцами — гладкие побелевшие руки прижаты к невидимой поверхности — до лба своей заплаканной внучки.

Снова взлетает в воздух телевизионный вертолет и шныряет вверху, передавая вид двойной человеческой змеи, которая растянулась на четверть мили. На моттонской стороне листва горит яркими октябрьскими цветами; на стороне Честер Милла она безвольно свисает. Позади городских жителей — на дороге, по полям, застрявшие в кустарнике — десятки брошенных плакатов. В этот миг воссоединения (почти воссоединения) политика и протесты забыты.

Кэнди Кроули[447] говорит:

— Вульф, вне всяких сомнений, это наиболее печальное, наиболее удивительное событие изо всех, которые я видела за годы моей репортерской работы.

Не смотря на это, никто лучше не адаптируется, чем человеческое существо, и мало-помалу возбуждение и чувство необычности начинают развеиваться. Аффект воссоединения уступает место настроению посещения. А за людской линией — с обеих сторон Купола — оттягивают назад тех, которым уже стало плохо. На Милловской стороне нет палатки Красного Креста, куда бы их можно было доставить. Полиция собирает их там, где убогую тень отбрасывают полицейские автомобили, пусть здесь подождут Памелу Чен со школьным автобусом.