Под лепестком несущего винта. Книга вторая

«Вот, – подумал я, – каждая женщина подсознательно мечтает о толстом и длинном. Наделяя её трепетной чувственностью, природа позаботилась о повышении коэффициента размножения».

Конечно же, мы побывали и в Эрмитаже. Великолепные полотна знаменитых мастеров живописи поражали не только филигранностью исполнения, присущей ювелирам, но и свежестью красок. Казалось, что картины времени не подвластны и написаны не позже, чем вчера. Не верилось, что некоторым из них более четырёх веков. Здесь были собраны работы великих мастеров Франции, Голландии, Фландрии, Италии и Испании, таких, как Мурильо, Пантоха де ла Крус, Дирк Якобс, Ван Дейк, Рубенс, Рембрандт, Пикассо и Анри Матисс – художников, с которыми я был знаком только понаслышке.

Мы долго стояли перед полотном Яна Госсарта, разглядывая снятие Иисуса с креста и сопереживали боль вместе с участниками трагедии. А потом, попав в отдел античного мира, я внимательно рассматривал Танагрскую статуэтку под условным названием «Девушка и Эрот». Господи, неужели и за триста лет до нашей эры люди бредили эротикой, как и я?

Но наибольшее впечатление произвела золотая маска Тутанхамона. Я всматривался в застывшее лицо правителя, стараясь угадать его характер и привычки при жизни, и откровенно жалел, что парень умер явно не своей смертью. Чаще всего молодые скоропостижно покидают наш мир из-за ошибок, допущенных по небрежности в отношении к окружающей среде. Или по необоснованной самоуверенности, хотя, на мой взгляд, самоуверенность обоснованной быть не может.

В апреле мы выбрали время, чтобы всей семьёй нанести визит Петропавловской крепости – колыбели основания Петербурга. Все внешние гранитные стены, выходящие лицом к Неве и песчаный пляж, были облеплены загорающими на солнце ленинградцами. Над ними на специальной площадке Нарышкиного бастиона стояли две пушки полуденного выстрела, по которому жители сверяли часы. Я недоумевал, почему все, кто слышал пушечный выстрел, смотрели на циферблаты, какая неведомая сила заставляла их делать это. Ведь и так знали, что звуковой сигнал отмечает полдень.

Мы прошли через ворота Иоанновского равелина и оказались внутри крепости. Если мне не изменяет память, то называться он стал в честь отца императрицы Анны Иоановны. Да и все названия здесь, так или иначе, были связаны с подвижниками Петра Первого: Трубецкой бастион, Меншиков бастион, Нарышкин и Зотов бастионы. Всё просто. И только Петропавловский собор, построенный два с половиной века назад архитектором Трезини уже после смерти императора, отличался светской изысканностью и благородством.

Вы бы не поверили, что я там был, не упомянув Монетного двора. Не так их и много, чтобы однажды увидев, позабыть. Внешне ничего особенного, так, двухэтажное здание с покатой крышей. Глухие крепкие ворота в центре, входные двери и шесть окон на втором этаже, и над всем этим весь в вензелях герб нашего государства.

Несмотря на невзрачный вид скромного строения, я смотрел на него с явным уважением, понимая, что из чрева этого монстра идут денежные поступления во все банки страны и мира.

Из всего увиденного Серёже понравилось мороженое.

В Государственный русский музей мы попали совершенно случайно. Близилось лето, и необходимо было обновить старый гардероб. Решили до Гостиного двора прогуляться пешком и на Инженерной улице набрели на Михайловский дворец. Роскошный фасад дворца, львы по сторонам широкой лестницы и колоннада обладали такой притягательной силой, что даже Светка предложила перед походом по магазинам пробежаться по залам музея. Эта «пробежка» растянулась на два часа и могла бы продолжаться дольше, если бы не нетерпение сына.

Древнерусская живопись нам не понравилась. Глаз остановился на Георгии – Победоносце и иконах Андрея Рублёва, но вот полотна Брюллова, который выкупил, кстати, Тараса Шевченко из крепостных, Репина и Айвазовского заставили постоять возле себя. Особенно хороши были «Бурлаки на Волге». Вся артель выписана настолько реально, что если смотреть долго, то кажется, что люди шевелятся. Даже тот сачок справа, с трубкой и в шляпе с интеллигентскими замашками – явно не вымышленное характерное лицо. Психологическая полнота образов покоряла. Мне довелось прочитать немало батальных сцен признанных мастеров изящной словесности, но ни Лев Николаевич Толстой, ни Эрнест Хемингуэй не произвели на меня такого впечатления, как Брюллов своей работой «Последний день Помпеи». Ужас, отчаяние и надежда обречённых людей пугала и приводила в содрогание мою душу. Это надо только видеть, словами такого не передашь.

Я попробовал себя в новом жанре и написал фельетон «Сон в руку». Генерал Тюхтяев, прочитав материал, недовольно сказал:

– Что это у тебя за язык, какой – то эзоповский. Не мог написать по – нормальному? Всё выдумываешь, а репортажи у тебя лучше получаются.

Шеф, оказывается, следил за содержанием газеты, и лишняя головная боль ему была ни к чему. Но у ребят было другое мнение.

– Молодец, старик! – одобрил появление фельетона Толя Хоробрых. – Дерзай и не оглядывайся. Может, из тебя новый Зощенко получится.