Под Луной

— Понимаешь, Жора, — один на один они продолжали называть друг друга так, как привыкли в прошлой жизни, но на людях, для официоза, переходили на имена-отчества. — Не верю я в такую душевную щедрость. То есть, к кому-нибудь другому — вполне. Он такой, он может. Но не ко мне. У нас с ним как в восемнадцатом не заладилось, так и не шло никогда. Я уж про девятнадцатый молчу. И вдруг объявляется чуть ли не на третий день после моего возвращения, очаровывает Рашель и готовит мне вместе с ней сюрприз. Это с чего бы? Я ему кто?

— Может, в друзья набивается?

— В друзья? Это вряд ли. Я его, понимаешь ли, в девятнадцатом, правда, заочно, так сказать, за глаза под расстрел определил за бегство с фронта. И он, Жора, не знать этого не может. Я приказа ни от кого не скрывал, да и сявки его поганые, которые из блатных или интеллигентов, наверняка давно уже донесли.

— Ну, смотри, — пожал плечами Семенов. — Тебе виднее, только учти, времена меняются, люди — тоже.

— Горбатого могила исправит! — раздраженно бросил Кравцов, вспоминая тяжелый взгляд карих, казавшихся темными глаз и черные точки наколок на нижних веках. Знающие люди подсказали еще тогда в январе восемнадцатого, после первой встречи у Одесской Оперы, что наколки эти не простые, а очень даже особенные. Воры-законники так себя метили, и анархист Котовский — командир городского партизанского отряда, выходит, из той же породы происходил. Но не в этом суть! Японец тоже был бандит, налетчик и аферист, но вот Винницкий свой, а этот — нет.

— Зря раздражаешься. — Жорж достал папиросы, вял одну и вопросительно взглянул на Макса, предлагая «это дело перекурить». — Это по сути люди не меняются, а по форме очень даже склонны гибкость проявлять. Тот же Котовский, ну, кто он был в девятнадцатом? Никто. И в двадцатом — с трудом комбриг. А сейчас его Фрунзе вон как вознес. Может ему страшно там, на этакой-то высотище! Вот и ищет союзников…

— Нет, — покачал головой Кравцов, прикуривая от зажженной Семеновым спички. — Не вытанцовывается.

Он уже думал над этим, но ничего путного пока не придумал. То есть, кое-какие мысли имелись, разумеется, но, во-первых, этими предположениями он даже с Жорой поделиться не мог, а, во-вторых, все там было очень неопределенно с этими догадками, словно болото ночью да еще и в тумане.

— А что у вас в девятнадцатом произошло? — поинтересовался Семенов, знавший, что на большинство вопросов он всегда получит от Кравцова исчерпывающие ответы.

— Я в конце мая состоял при Реввоенсовете Двенадцатой армии. — Макс вспомнил то время и искренне удивился, как они его тогда пережили. Теперь, по прошествии всего лишь пяти-шести лет Гражданская война на Украине представлялась Кравцову кровавым хаосом, в котором тяжело ворочались или стремительно перемещались армии размером с полк и банды численностью в дивизию военного времени. Странное, страшное, но по-своему удивительно притягательное — словно доза кокаина — время. Время авантюристов и подвижников, героев и трусов, стяжателей и бессребреников… И степь… Почему-то ему часто вспоминалась горящая степь. Черное солнце, взмыленные, сходящие с ума кони, и шашки в вытянутых вперед руках верховых… И еще гул артиллерии, и дымные разрывы, и земля, дрожащая под слитными ударами копыт…

— Вместо Жданова на армию пришел Эйдеман, — продолжал он между тем свой рассказ. — Но ненадолго. Двенадцатую уже летом расформировали, однако в конце мая Роберт Иванович направил меня начальником во вновь создаваемую Сорок Пятую дивизию. На ее формирование пошли части Третьей Украинской армии. Помнишь такую? Ну, какие там были части я тебе рассказывать не буду, сам можешь себе представить. Якир сменил меня в конце июля, и я ушел в Восьмую армию на корпус. Но в июне как раз мне и пришлось командовать всем этим конным цирком. И заметь, положение у нас было аховое: петлюровцы наступали, в тылу крестьянские мятежи, и банды… Банд там, Жора, было столько, что мама не горюй!

— Я помню.

— Ну, да. А Григорий Иванович, стало быть, принял Вторую пехотную бригаду. Очень он этим фактом гордился. Оркестр собрал… А через неделю Юрко Тютюнник опрокинул его бригаду ночной атакой и раскатал в блин. Мы потом этих самых котовцев по степи отлавливали и чуть ли не децимацию им учинили. А комбриг исчез… и по слухам, путь держал аж на Прут. Ну, случай, как мне доложили, не первый и даже не второй. В январе девятнадцатого он аж до Киева добежал, и в восемнадцатом, говорили, пару раз срывался. Вот я своей властью его и приговорил.