Под маской

Я встал и вышел в середину двора. Стены дома отражали свет звезд, белая глина подернулась маревом, словно в сильную жару, и снова я ощутил, как на меня накатывает головокружение. В голове опять возникло биение, его медленный, потаенный ритм связывал дворик и строения, но на этот раз я узнал в нем песню кукурузных зерен, спящих в земле. Боль пела в моих костях и коже — боль освежеванной женщины, ждущей, когда ее кожа прорастет зелеными стеблями маиса, сильными и густыми.

Я прошептал ее имя: «Шилонен». И другое ее имя, которое так редко звучит среди людей: «Чикомекоатль». Семь Змей, земля, которую надо полить потом и кровью, прежде чем питаемые ее силой растения пойдут в рост.

Мысленно я видел ее — она свернулась в доме, наполняя строения своим светом. Ее образ медленно соткался в середине дворика: чудовищная женская фигура с полупрозрачной кожей цвета спелого маиса и впавшими глазницами, безвозвратно поглощающими свет.

— Жрец, — произнесла она, и в ее голосе, отразившемся от стен, звучало веселое изумление. — А ты умен.

— Не так уж и имен. Надо было догадаться, что проклятие пришло с небес, раз уж я понял, что оно не из подземного мира.

— Его могли наложить люди, — сказала Шилонен с той же насмешливой ноткой. — Но они этого не делали.

— За что ты их наказываешь? Они не лишали тебя твоей жертвы.

Шилонен улыбнулась, и лицо ее обрело совершенно нечеловеческое выражение:

— Да падут грехи возлюбленного отца на возлюбленного сына и на того, кто станет ему возлюбленным сыном по оружию, а грехи мужа да примет жена. Меня лишили мести.

Значит, Тлалли в самом деле умер своей смертью.

— И нет ничего, что они могли бы предложить тебе, чтобы заслужить твое прощение?

Шилонен покачала головой:

— Они принадлежат мне. Они развлекают меня. Мацауатль, это жалкое подобие воина, который отказывается признать, что на поле битвы его ждет неудача. Высокомерная, заблудшая мать, считающая, что ниже им уже не пасть. Она возомнила, что я уже достаточно наказала их и не трону пленника ее сына. У моего сына есть враги, — передразнила она Учимитль с пугающей, пренебрежительной точностью. — Их враг — я. И ты хочешь попросить за одного из них, жрец? Ты никому не служишь.

— Я служу Миктлантекутли, богу мертвых, — я выпрямился в полный рост.

При упоминании Миктлантекутли, Того, в чьей стране ничего не растет, богиня отпрянула. Я поспешил воспользоваться внезапным преимуществом.

— Есть правила и ритуалы.

— Они принесли мне порченую жертву, — зарычала Шилонен, как готовый к прыжку ягуар. — Они обманули меня, лишили причитающихся мне подношений. И ты осмеливаешься просить за них?

— Не забывай о прощении. И о неведении.

— Неведение не значит невиновность. Я не позволю обманывать себя, ни преднамеренно, ни случайно.

Откинутой головой она касалась неба, ее ступни вросли в землю дворика. Мне она казалась непостижимой: дикая, яростная, жестокая. Она могла бы сокрушить меня одной силой мысли, не принадлежи я богу, над которым у нее не было власти.

С тех пор, как я покинул кальмекак, где нас учили гимнам в честь все богов и богинь, прошло много времени. Я порылся в памяти и наконец произнес:

— Листья кукурузы с полей богов, о Изумрудная Госпожа, и свежие початки маиса, зеленые и нежные, я поднесу тебе. Белым мелом, новым пером я помажу Тебя. Сердца двух оленей, кровь орлов…

Шилонен сидела на корточках в середине двора, не сводя с меня глаз, и выражение на ее лице было почти мечтательным. Я продолжил:

— Дай мне наполнить Твои руки зубами змей, бутонами белых цветов и бирюзой из темных глубин, о богиня кактуса, наша Мать, наша Защитница.

Теперь она улыбалась мне довольной улыбкой ребенка. Я не дал себя обмануть. Ритуалы и песнопения создавались не без причины. Их творцы знали, что нравится богам, чем можно умиротворить их. Оскорбление, которое Тлалли и Йольцин нанесли Шилонен, было слишком велико, и все же она пробудила семена и дала кукурузе прорасти. Богиня имела право на воздаяние.

— Согласишься ли ты на договор, госпожа? — спросил я, опускаясь перед ней на колени.

Ее улыбка стала шире; я не видел ее лица, но чувствовал веселое удивление, разлитое в воздухе.

— А ты упрям, жрец. И довольно миловидный.

Ей, которую звали Чикомекоатль и Шилонен, мы отдавали сердца красивых девушек и юношей, чтобы те вечно прислуживали ей на небесах.

— Такова твоя цена? — спросил я.

Она улыбнулась:

— Звучит соблазнительно, жрец. Но недостаточно.

— Чего еще ты хочешь? — спросил я. — У меня нет ничего, кроме меня самого.

— Я знаю.

Она встала и протянула ко мне огромную руку. Чем ближе была ее ладонь, тем меньше она становилась, пока наконец не сравнялась в размере с двумя моими. Богиня взяла меня за подбородок и заставила поднять голову, чтобы посмотреть ей в лицо. Прикосновение было теплым, слегка влажным, как земля после дождей. В ее глазах таились глубины ночи.

Я цеплялся за воспоминания об Учимитль, обо всем, что она для меня значила и до сих пор значит. Слишком долго я сдерживался, слишком долго не замечал своих чувств к ней. Теперь пришло время для настоящего жертвоприношения.