Под маской

Годы, проходящие между тридцатью пятью и шестьюдесятью пятью, напоминают пассивному разуму поездку на какой-то бессмысленной карусели. А лошадки на этой карусели спотыкающиеся и обветренные, яркие краски со временем посерели и почернели, и поездка лишь туманит разум, кружит голову и совсем не похожа на карусели детства или отрочества, и уж точно не походит на стремительные и головокружительные «американские горки» юности. Для большинства людей эти тридцать лет означают постепенный уход от жизни, отступление сначала с линии фронта со множеством укреплений – мириад развлечений и увлечений юности – на рубежи с их уменьшающимся количеством, по мере того, как мы сводим свои амбиции к знаменателю одной-единственной амбиции, свои развлечения – к единственному развлечению, своих друзей – к узкому кругу тех, кого мы еще можем терпеть; все заканчивается в уединенном пустынном укреплении, которое и вовсе даже не крепкое: там отвратительно свистят снаряды, но мы их уже едва слышим – потому что, испуганные и усталые, просто сидим и ждем смерти.

Итак, к сорока годам Мерлин почти не отличался от себя тридцатипятилетнего: чуть больший живот, седина на висках, походка чуть менее живая, чем прежде. В сорок пять он изменился еще меньше по сравнению с сорока: лишь слегка оглох на левое ухо. Но к пятидесяти пяти процесс пошел как необратимая химическая реакция с нарастающей скоростью. С каждым годом в глазах членов своей семьи он все более превращался в «старика», почти что дряхлого, если сравнивать с женой. К этому времени он стал единственным владельцем книжного магазина. Непостижимый мистер Мунлайт Квилл умер лет пять назад, жена пережила его ненадолго, и магазин вместе со складом был завещан ему – здесь и проводил он свои дни, выучив названия практически всего, что было написано человеком за три тысячи лет. Он стал живым каталогом и авторитетом по части тиснения и переплетов, фолио и первых изданий, точным перечнем тысяч авторов, которых он никогда не читал и уж точно никогда не смог бы понять.

В шестьдесят пять у него появилась старческая дрожь. Он приобрел меланхолические привычки пожилого человека, так часто изображаемого в стандартном амплуа «второго старика» викторианской комедии. Он тратил огромное количество времени в поисках положенных не на место очков. Он «пилил» жену, и его пилили в ответ. Он по три или четыре раза в год повторял одни и те же шутки за семейным столом, а также высказывал дикие и нелепые поучения, пытаясь наставить сына на путь истинный. Умственно и физически он настолько отличался от двадцатипятилетнего Мерлина Грейнджера, что казалось совершенно непонятным, как же это он до сих пор еще носит это имя?

Он по-прежнему работал в книжном магазине, взяв молодого помощника, который, конечно же, казался ему сущим бездельником, и новую молоденькую секретаршу, мисс Гэффни. Бухгалтерию все так же вела столь же древняя, как и он сам, мисс Мак-Крекен. Молодой Артур, как и все молодые люди тех лет, торговал облигациями на Уолл-стрит. Все было так, как и должно было быть. Пусть старый Мерлин в меру своих возможностей извлекает из своих книг магию – а молодого короля Артура в книгах интересовали только цифры.

Однажды в четыре часа вечера, когда он в шлепанцах на мягкой подошве бесшумно проскользнул на верхний этаж магазина, собираясь предаться своей новой привычке – которой, честно говоря, немного стыдился – а именно пошпионить за юным клерком, он случайно выглянул в окно и стал близоруко рассматривать улицу. У обочины остановился большой, солидный и впечатляющий лимузин, шофер которого, выйдя и получив какие-то указания от сидевших на заднем сиденье пассажиров, развернулся и с недоумением на лице направился ко входу в «Перо Луны». Отворив дверь, он вошел внутрь, окинул неуверенным взглядом старика в войлочной тюбетейке и обратился к нему низким, пасмурным голосом – слова будто доносились из тумана.

– А вы… вы торгуете заданиями?

Мерлин утвердительно кивнул.

– Учебники стоят вон там.

Шофер снял кепку и почесал коротко стриженную макушку.

– Да не. Мне надо дитектиф. – Он махнул рукой по направлению к лимузину. – Она видала в газете. Первое задание.

Мерлин заинтересовался. Кажется, намечалась выгодная сделка.

– Издание? Да, мы давали объявление о первых изданиях, но… детективы… что-то не припомню… А как называлась книга?

– Да не помню. Про уголовников.

– Про преступников? У нас есть… вот, «Преступления семьи Борджиа», сафьяновый переплет, Лондон, 1769, отличная сохра…

– Не, – перебил шофер, – там был один преступник. Она видала в газете, что у вас есть в продаже.

С видом знатока он отверг еще несколько предложенных названий.

– Сиплый Баварец, – неожиданно объявил он после недолгой паузы.

– Что? – переспросил Мерлин, подумав, что последовал комментарий по поводу его голоса.

– Сиплый Баварец. Тот парень, который преступник!

– Сиплый Баварец?

– Сиплый Баварец. Немец, наверно.

Мерлин задумчиво погладил седую растительность на подбородке.