Под маской альтер-эго (сборник)

Низкорослые, чёрные до фиолетового отлива пигмеи до появления нас вполне могли считаться самым свирепым зверем на земле. Прежде чем получить имя, маленький массайчик отправляется в ближайшую деревню, населённую другим племенем, и убивает. Иначе – звать его никак. Он должен принести голову шаману, чтобы ему дали имя и позволили называться мужчиной. Если удастся вызнать имя жертвы, то парень автоматически шел к успеху под покровительством особой, древней как сам мир черной магии. Бессмысленное зло. Зло ради самого зла. Зло в его истинном понимании. Чему племя Смертников научилось у племени массаев? Оставлять после каждого убийства засечки, но не на прикладах, а на предплечьях. У меня на предплечьях закончилось место в первый же месяц войны – я стал резать выше. Любой массай поставил бы мне лайк.

* * *

Мы несли дядю Толю на руках, пробираясь окраиной города, но особенно не таясь. Он хрипел и стонал, но не проронил больше ни слова. Мы стучали в окна, в которых горел свет – и свет тут же, как по волшебству, гас. Спасибо вам, суки, что хоть шторы не задёргивали.

В детстве кажется, что вся жизнь – до неба. Смерти просто нет. В отроческие годы вся жизнь впереди. Возможно, кого-то ты уже и успел потерять, но Смерть по-прежнему старательно обходила тебя стороной. Жизнь начнётся вот-вот… В зрелом возрасте, когда ты берешь в руки школьную фотографию с выпускного, где вы собрались всем классом, и начинаешь вычеркивать маркером лица тех, кого уже нет, ты обнаружишь, что вас осталось совсем немного. Есть в этом привкус вины: десятый «Б» мёртв, а ты – нет.

И совсем мало времени остаётся у человека, в груди которого застряли пули. Подводил ли он итоги жизни в своём предсмертном безмолвии, проклинал ли убийцу, сожалел ли о чём-либо? Он был не одинок в смертный час – мы были с ним. Не мы виноваты в его смерти. Трудно обвинять и убийцу. Я сам отправил на тот свет чьего-то друга, который пытался спасти раненого товарища. Чьего-то сына… быть может, мужа или отца. Почему? Потому что не мог подвести своего отца и его друга. Нас подвёл блик солнца, только-только перешагивающего угол гражданских сумерек, отражённый от оптики. Они видели только блик.

Предательскую оптику вместе с карабином и запасными магазинами мы забрали с собой. А дяди Толи больше нет – то, что было вместо него, больше нам не нужно. Он так и остался спать на скамейке под раскидистой дичкой одного из дворов. Мы обязательно похороним его по-христиански. Или кто-нибудь другой – если за этих людей всё же стоит сражаться. Похороним. Но не сейчас. Мёртвые не должны тянуть за собой живых.

Мы не зашли домой и не смыли кровь. Молча покурить было гораздо важнее. В дыме табака кружились мысли – слишком разнообразные и непривычные, чтобы осознать каждую из них. Война – это не так просто. Кажется, я сказал это вслух…

– Это еще проще, чем может показаться. Она кончилась, – сказал отец. – Она кончилась, когда первый враг перешёл границу.

– Почему? – не понял я.

– А кто же будет воевать? Для меня – кончилась.

– Это всё из-за дяди Толи? Но ведь мы знали, что можем не вернуться. И он знал…

– Да при чём тут это? Конечно, знал! Он – настоящий мужик. Жалко последнего, единственного друга терять, но он уж точно не в обиде – знал, на что шёл. И во мне ты труса не ищи – просто война кончилась.

– Но почему? – я так и не мог понять, что хочет сказать мне отец.

– Толян не боялся сдохнуть, и я не боюсь. Объясни-ка мне только, сына: ты же у меня умненький, эвон, институты заканчивал – так объясни мне, дурному старику, а на хера нам воевать? За кого? За что?

Передо мной как-то никогда не стоял такой вопрос. Вроде как меня отец сам же с ранних лет и научил, читая вместо сказок хорошие военные книги – воевать за Родину, а прочее даже не обсуждается.

– За Родину, – выдавил я.

– За Родину? За Родину-мать, мать её? И чья ж она мать? Что это за баба вообще такая? Что есть твоя родина, сынок? Ну, поделись-ка соображениями! Я вот старый стал, не вижу её даже в очках. Что такое Родина? Леса, поля и недра? Они твои? Тебе в карман хоть капелька из этих недр падала? Да ты в холодный год из лесу бревна не притащишь, чтоб не сесть! Может, Родина – это люди? Та паскуда, что светомаскировку устраивала, когда у нас на руках человек кровью истекал? Ты их защитить хочешь?

Я не знал, что ответить. С правдой не сильно поспоришь. Конечно, трудно обвинять людей в том, что они не хотели накликать горе на свой дом, поставив под угрозу себя и своих близких. Но разве не здесь проходит грань трусости?

– Вот что, – сказал отец твердо, – я знаю, где моя родина. Это вы с мамкой. Так что собирайся. Двинем на заимку на дальнем кордоне. Там до холодов как-нибудь продержимся.

– Пап, оставь мне «Тигра». Я не уйду.

Отец измерил меня тяжёлым долгим взглядом. Наконец кивнул:

– Добро. Своя голова на плечах. Не буду отговаривать. Сам такой же дурак.