Под маской скомороха

Место засады выбирал один из гридей отряда Истомы, судя по повадкам из мелкопоместных бояр, опытный боец и еще тот хитрован; он и прозвище имел соответствующее – Клюка[116]. Шлях большей частью был неплох, хотя Упадыш утверждал обратное, и конники мчались быстро. Только в том месте, где притаились вои Истомы, жирно блестела черная грязь обширной лужи, которая занимала всю дорогу. А на обочину не свернешь – там щетинился густой кустарник. Поэтому всадникам поневоле пришлось сбавить ход – а ну как под грязью глубокие колдобины. Лошади могут запросто ноги сломать. Или сверзишься в грязь, что тоже не мед.

Отряд гонца вооружился, как для битвы – в добротной броне, со щитами и в шеломах. Гонец имел такое же воинское снаряжение, за одним отличием – он был в гербовой накидке, которая надевалась через голову поверх брони. Она была как бы флагом гонца, признаком его посольского достоинства, и подчеркивала важность грамотки, которую он вез в своей сумке. На накидке издали хорошо просматривалось вышитое золотой и серебряной нитями изображение древнего герба Господина Великого Новгорода: Спас Вседержитель в центре, над его головой орел, по бокам – пеший воин с копьем и всадник, а внизу – лев. Эти изображения были эмблемами пяти новгородских концов, которые присутствовали на печатях кончанских старост.

Истома выждал момент и звонко щелкнул пальцами. Это был сигнал к бою. Гриди выстрелили одновременно; мощные болты из самострелов могли пробить любую броню и на большем расстоянии, а с десяти шагов у гонца и его охраны шансов выжить не было никаких.

Как Истома и ожидал, кабардинский аргамак гонца (очень редкий конь в Великом Новгороде, стоивший баснословно дорого, даже дороже персидских лошадей) испугался и помчался по шляху, волоча беспомощное тело хозяина, нога которого застряла в стремени. Пришлось и Истоме немного потрудиться, чтобы догнать резвого скакуна. Хорошо, безжизненное тело гонца мешало жеребцу мчаться вихрем; да и дорога была не ахти. Истома опасался лишь одного – что ему попадется навстречу какой-нибудь отряд. Но обошлось.

Когда он вернулся к месту засады, ведя чужого коня в поводу (тело бедолаги по-прежнему волочилось по земле), шлях уже был убрали – мертвых гридей и их лошадей гриди увели в густой лес.

– Што дальше, боярин? – с почтением спросил гридь по прозвищу Единец[117] – здоровенный кряжистый детина, короткие жесткие волосы которого, стоявшие торчком, и впрямь напоминали кабанью щетину.

– Всех в болото! – решительно приказал Истома, уже прибравший к рукам сумку гонца; к его удовлетворению и облегчению грамотка была на месте.

– А как с лошадьми? – спросил быстрый, как огонь, Жагра[118]. – Добрые кони…

– Увы, оставить их себе мы не можем. И на волю лошадей нельзя отпускать.

– Понял, – сумрачно сказал Жагра. – Эх! Жалко животину…

– Себя лучше пожалей! – отчеканил Истома. – И нас всех. Лошади эти – с тавром, меченые.

– Это да… – Жагра тяжело вздохнул.

Спустя недолгое время все было кончено. Предусмотрительный Клюка даже пятна крови на шляху убрал – размыл водой и заляпал грязью. Возвращались в Новгород другой дорогой – проселочной. Истома не хотел, чтобы хоть кто-то их заметил.

Глава 7 ПОСОЛ МОСКВЫ

Упырь Лихой, казалось, был пропитан пылью насквозь. Чтобы спрятаться от чересчур любопытных глаз, они расположились в кустарнике на берегу Волхова, за пределами городской черты, изображая рыболовов. Но самое удивительное – несмотря на серьезность и важность беседы, рыба, которую они особо и не жаждали поймать, клевала как сумасшедшая. «Рыбаки» не успевали снимать с крючка живое серебро и менять наживку.

– …Тебе особая благодарность от государя за то, что перехватил гонца. Эх, сорвалась! – с азартом воскликнул Бороздин, пытаясь подсечь здоровенную рыбину. – Интересно, к добру рыба так бойко клюет, али к худу?

– Проголодалась за зиму, – ответил Истома, занятый совсем другими мыслями.

– Экий ты… – Бороздин не нашел слов, чтобы описать прагматизм юного боярина; помедлив немного, он продолжил рассказывать важные новости: – В общем, едва в Москве получили отобранную тобой у гонца грамотку, как сразу же Иван Васильевич послал в Псков своего посла, боярина Селивана, штоб тот поднимал псковичей на Новгород. Но в Пскове хватает сторонников Марфы Борецкой, вот они и отправили своего гонца к новгородскому степенному посаднику, дабы предупредить его о намерениях Великого князя начать войну за свою вотчину.

Тут Ивашко Бороздин хохотнул и хотел вести речь дальше, но очередная рыба, не меньше той, которая сорвалась, отвлекла его от разговора. Насадив ее на кукан и снова забросив крючок с наживкой подальше от берега, на стремнину, он повел речь дальше: