Под музыку русского слова

Тяжелое детство мне пало на долю:
Из прихоти взятый чужою семьей,
По темным углам я наплакался вволю,
Изведав всю тяжесть подачки людской.
Меня окружало довольство… Лишений
Не знал я, зато и любви я не знал,
И в тихие ночи отрадных молений
Никто над кроваткой моей не шептал…
Ночь… В комнате душно… Сквозь шторы струится
Таинственный свет серебристой луны…
Я глубже стараюсь в подушки зарыться,
А сны надо мной уж, заветные сны!..
Ты здесь, ты со мной, о моя дорогая,
О милая мама!.. Ты снова пришла…
Какие ж дары из далекого рая
Ты бедному сыну с собой принесла?..
Споешь ли ты райские песни мне снова,
Расскажешь ли снова, как в блеске лучей
И в синих струях фимиама святого
Там носятся тени безгрешных людей?
Как ангелы в полночь на землю слетают
И бродят вокруг поселений людских,
И чистые слезы молитв собирают,
И нижут жемчужные нити из них?..
Скорей же! Скорей!..

Из стихотворения «Мать», 1886

В дневниковых записях Надсон замечает: «Мало знаю об обстоятельствах, сопровождавших мое детство. Знаю лишь несколько отрывочных фактов, объяснения которым я до сих пор не сумел отыскать. Вследствие этого я никогда не вспоминаю о своем детстве, я его себе представляю, например, год в виде какой-то круглой дороги, причем часть ее, соответствующая Великому посту, мне кажется покрытой черным сукном, а Пасха красным, как представляю себе Рождество в виде убранной елки».

С одиннадцати лет Семен ведет дневник.

«Дневник мне необходим, он хоть на короткий срок отгоняет сознание моего одиночества, которое приходится мне переносить и дома, и в гимназии».

И несмотря на такую погруженность в себя, мальчик хорошо и с охотой учится, много читает, особенно увлекается русской словесностью и историей, любит сказки, романы, путешествия, конечно — стихи, сам сочиняет уже в девять лет. В его дневниках постоянно встречаются отметки о вновь написанных или задуманных стихотворениях, а иногда приводятся и сами стихи.

Надсон рано почувствовал себя поэтом, понимающим мир людей. «Я люблю людей веселых, но не через меру, непременно честных, не скупых, серьезных, когда надо, и умеющих сосредоточиться на одном, правдивых и еще тех, у кого в душе есть “неведомый и девственный родник, простых и сладких звуков полный”».

Впечатлительный и наблюдательный, он разделяет всех людей «на две половины: людей живых и людей мертвых». Эти размышления двенадцатилетнего подростка, подчас наивные, звучат как откровения и сегодня: «Самое главное, отличительное свойство людей живых — это любовь к природе, способность восхищаться ею, познавать ее красоту и глубоко чувствовать превосходство над собой всего прекрасного и высшего. К моим живым людям я отношу художников, писателей романов, народных сказок, рассказов и иногда писателей для театра. Кроме того, во главе их я ставлю поэтов, каковы, например, Гоголь, Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Кольцов, Никитин, а также некоторых известных мне хорошо особ женского пола. К мертвым я отношу купцов, ученых, погруженных только в свои расчеты и кроме них ничего не понимающих».

Он делает еще одно важное наблюдение: «Я заметил, что есть люди, не принадлежащие ни к одному, ни к другому разряду, это так называемые мною средние люди, к ним принадлежит большее число людей. Эти средние люди легко могут сделаться или живыми, или мертвыми, смотря под каким влиянием они находятся. Надеюсь, что мои наблюдения принесут кому-нибудь пользу. Я поставил себе целью сделаться романистом».

Романистом Семену Яковлевичу Надсону стать не пришлось, но он состоялся как поэт: его стихами зачитывались, их переписывали друг у друга, читали вслух.

ЖИЗНЬ