Под нами Берлин

Василяка после освобождения Киева так увлекся вводом в строй молодых летчиков, что совсем перестал летать на фронт. Он разучился понимать тонкости тактических приемов борьбы в небе и часто невпопад вмешивался в проведенные воздушные бои. Сейчас же он просто выразил недоверие летчикам. Мы с Сачковым, оставшись наедине с командиром полка, попросили его отменить распоряжение о рапортах. Мы были убеждены, что летчики в этом бою дрались очень хорошо. А что касается Сирадзе — он не из таких, которые могут бесследно уйти из жизни. Фронт скоро должен сообщить о нем.

— Мне кажется, пускай пишут. — В голосе Владимира Степановича колебание. — Официальная бумага поможет молодежи крепче усвоить старую истину — сам погибай, а товарища выручай. Если бы ведомый не спускал глаз с командира, то Сирадзе не пропал бы бесследно.

На фронте, когда гибнет человек, всегда возникает это «если бы». И это «если бы» относится и к убитому пехотинцу — «если бы он не поднялся в атаку», и к танкисту — «если бы он не наскочил на мину», и к летчику — «если бы он…». У нас в полку большинство боев — без потерь. Война катится назад. И тем тяжелее становится расставаться с товарищами. Нам понятно было волнение Василяки.

Вскоре все прояснилось. Самолет Сирадзе подбили с земли. Мотор тут же заглох. Высота была малая, и машина, окутанная дымом, потеряв скорость, сразу плюхнулась на окопы. Кругом рвались снаряды, сверкал огонь и дрожала земля. Вот уж поистине Саша попал из огня да в полымя.

На поле боя Сирадзе оказался так внезапно и быстро, что он, живший все еще воздушным боем, где только что был хозяином положения, несколько секунд по инерции глядел в небо, смутно понимая случившееся. — Но действительность напомнила о себе: один снаряд разорвался рядом. На самолет хлынула волна земли и металла. «Як», как бы от испуга, подпрыгнул и затрещал. И тут до Саши дошло — по нему стреляют. Нужно немедленно выскочить из кабины и отбежать в укрытие. Подальше от машины, ставшей теперь мишенью. Но куда бежать? Где наши, где противник?

Рядом с самолетом никого. Странно. Саша взглянул направо, в сторону сверкающих белизной снежных Карпат. Невдалеке машут руками, иди, мол, к нам. Левее и впереди тоже из окопов зовут к себе. Пока он решался, куда податься, новый разрыв снаряда чуть было не перевернул его вместе с «яком». Опасность быть погребенным очередным разрывом заставила Сирадзе броситься из кабины. Но… Привязные ремни остановили. Пока он отвязывался и освобождался от парашюта, заметил, как прямо на него мчится какой-то серый танк. Мгновение — и Саша в окопе.

Вблизи разрывы прекратились. Зато вокруг танка все дыбилось от снарядов. Танк, точно заколдованный, подминая под себя кипевшую землю, быстро сближался с «яком». Все, конец, решил Сирадзе. Танк фашистский. Значит, я на территории противника. А было вот как.

…«Юнкерсы», прикрываемые «фоккерами», становились на курс для бомбометания. Удар должен был обрушиться на танковую бригаду, которой командовал Герой Советского Союза подполковник Иван Никифо-рович Бойко, вскоре награжденный второй Золотой Звездой Героя. В небе — ни одного истребителя. И бомбы вот-вот должны были посыпаться на танкистов. Но откуда ни возьмись четверка «яков»… И фашистские бомбы обрушились по фашистским же войскам. Танкисты ликуют. И вдруг тот «як», который только что громил «юнкерсы», задымил и, клюнув носом, приземлился на нейтральной зоне — между советскими танкистами и противником. Фашисты сразу же артиллерией накрыли «як».

У наших танкистов был такой порыв, что они для спасения летчика без всякой команды обрушили по врагу всю огневую мощь своего оружия и немедленно на выручку летчику послали танк, который благополучно и вывез Сирадзе.

И вот Саша с нами. Крепкие дружеские объятия, поздравления. Стихли минуты радости, и начался деловой разговор.

— Как ты узнал, что летят к фронту «юнкерсы»? — спросили мы Сирадзе.

— Нюхом почуял. — Саша смеется. — Посудите сами. Мы сорок минут висели на передовой — и ни одного немецкого, самолета. Это мне показалось подозрительным. Я подумал, что, наверное, противник своими радиолокаторами видит нас и ждет, когда мы уйдем. Вот я и решил проверить.

— Но ведь это выходило за рамки твоей задачи? Сирадзе растерялся. В его сознании не укладывалось — уничтожить врага — и вдруг не его задача.

— Разве мы могли спокойно лететь домой, когда фашисты стали бы бомбить наших танкистов? Горючее у нас было.

Василяка расплылся в доброй улыбке.

— На этот раз ты правильно сделал, что возвратился. Молодец! Но впредь в таких случаях нужно брать разрешение у наземного пункта наведения. Так требует порядок.

У Сирадзе прошла растерянность, и он спросил:

— А если бы наши переговоры. подслушивали немцы? Они могли придержать «юнкерсы», а как бы мы ушли — ударили бы по нашим войскам.

Василяка ничего не ответил. Он понимал, что боевому опыту и собственной совести часто в сложной фронтовой обстановке принадлежит решающее слово. Все действия бойцов нельзя предусмотреть уставами и наставлениями.

На аэродроме снова заиграл Сашин фандыр.