ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы.

В жизни русской колонии в Германии наблюдался полный застой, особенно неестественный во время решающей борьбы против большевизма. Все русские эмигрантские организации были запрещены, и некоторую деятельность проявлял только Национально-Трудовой Союз Нового Поколения[873]. Но и эта организация была вскоре запрещена[874] и все ее руководители арестованы[875]. Освободить их удалось только генералу Власову в конце 1944 года[876]. Устраивать какие-либо собрания всем русским, как старым эмигрантам, так и приезжающим из занятых немцами областей Советского Союза, было категорически запрещено. Единственными местами встреч оставались только несколько русских ресторанов в западной части Берлина, в районе Виттенбергплац и немногие русские церкви[877]. Рестораны всегда были переполнены, но среди гостей неизменно присутствовало несколько агентов Гестапо, а около русского собора и церкви на Находштрассе, где каждое воскресенье собиралось большое количество русских, немецкая полиция запрещала останавливаться и собираться группами. Остарбайтерам немецкие власти[878] вообще запрещали посещать русские церкви, хотя это было бессмысленно со всех точек зрения[879].

Русская музыка и вообще русское искусство были запрещены, даже в русских ресторанах оркестр не имел права исполнять произведения русских композиторов. На всю Европу, за исключением Балкан[880], издавались только две русские газеты «Новое Слово»[881] в Германии и «Парижский вестник»[882] во Франции. Последний был разрешен к распространению только в пределах Франции и оставался чисто эмигрантским органом, с очень ограниченным кругом читателей, заполнялся исключительно материалами местного характера или какими-то архаическими воспоминаниями о жизни в дореволюционной России и, конечно, не мог претендовать на серьезную политическую роль. Оставалось одно берлинское «Новое Слово». Но эта газета являлась под строжайшим контролем германского Восточного министерства, и ей, вплоть до 1944 года, даже не разрешалось упоминать слово «русский», не говоря уже о какой-либо серьезной национальной русской пропаганде. Фактически это была чисто немецкая газета, только на русском языке, и заполнялась она материалами такого сомнительного свойства, что заслужила самую отрицательную оценку со стороны всех русских, находившихся в Германии.

Бездарность и полная политическая беспомощность «Нового Слова» даже вошла в поговорку, и никто не удивлялся глупейшим статьям, помещавшимся в газете, тем более, что многие знали, что большинство таких статей были написаны или продиктованы господами Лейббрандтом[883], Дрешером[884], Миддельгауптом[885] или им подобными чиновниками Восточного министерства и только переведены на русский язык. Было много попыток превратить «Новое Слово» в серьезный русский политический орган, но все они наталкивались на самое ожесточенное сопротивление министерства Розенберга и ни к каким результатам не приводили. До самого конца 1944 года, то есть до создания комитета генерала Власова, во всей Европе не было ни одной газеты, которая могла бы претендовать на роль русского печатного органа.

Еще плачевнее выглядела пропаганда при помощи книг и брошюр. Авторам платились громадные деньги за работы по разоблачению теории и практики большевизма, и было написано большое количество серьезных и ценных трудов, разрабатывающих весьма основательно наиболее актуальные проблемы. Но все рукописи должны были проходить так много цензурных инстанций и так долго залеживались в столах и сейфах разных немецких ведомств, что теряли свою актуальность и большей частью совсем не печатались, хотя гонорары их авторам выплачивались регулярно. Полтора или два десятка тоненьких брошюр весьма сомнительного качества — вот жалкий итог почти четырехлетней работы сотен людей в штабе Розенберга, Восточном министерстве, министерстве пропаганды, СС, Верховном командовании Германской армии и других организациях, заведовавших германской пропагандой на Востоке.

Я как-то слышал утверждение лондонского радио — 75 % всей германской пропаганды поглощается самим аппаратом пропаганды. По тем наблюдениям, которые мне удалось сделать, этот процент в отношении пропаганды на Востоке может быть смело повышен на 90 %. Немецкие цензоры всех ведомств и рангов дрожали над каждым словом и согласны были скорее замариновать десяток важнейших и актуальнейших работ, чем пропустить одну фразу, на которую могло косо посмотреть их начальство. Поэтому вся вышедшая в свет продукция немецких органов пропаганды на Востоке была жалкой, беззубой и очень слабой в теоретическом отношении.