Под опекой

– Захочешь рисовать, лепить, эпатировать – я сведу тебя с добрыми людьми, которые тебя поддержат, – продолжал Широков. Иногда он явно преувеличивал свои возможности, как многие родители, слишком зацикленные на безопасности своих чад. – Уверяю, что многие творцы продали бы собственный талант, чтобы оказаться на твоем месте, – комичная уверенность Владимира не убеждала его подопечную.

Она не видела в нем лидера мнений, его не узнавали на улицах, даже их быт, их квартира не отличались от обстановки верхушки среднего класса. Власть Широкова казалась ей призрачной, словно он – ожившая тень какого-то средневекового графа, который еще не в курсе, что его крепостным давно дали вольную.

После завтрака Таня и Владимир выкатили из кладовки велосипеды, на лифте спустились с ними на первый этаж, пронесли их через один лестничный пролет на улицу и отправились в Измайловский парк. Ехать было около тридцати минут по тротуарам. Девочка не любила кататься по городу: шум, прохожие, собаки на длинных поводках, светофоры и пешеходные переходы наполняли голову тревожной суетой.

Крапивина то и дело подозрительно озиралась и не подъезжала близко к дороге, ожидая зеленого света. Отовсюду мог вырулить неуправляемый водитель. Владимир держался увереннее, не мотал головой. Вот на противоположной стороне дороги возник фитнес-центр. Возле входа красовалась фотография мужчины и женщины в расцвете физической формы. Женщина сжимала гантель, демонстрируя разработанный бицепс, но при этом не скрывая главного – глубокий вырез спортивной розовой майки с аппетитными фруктами. Эти двое спортсменов были словно первые люди. Но они бы не сорвали запретного плода – в их глазах не читалось ни капли любопытства. У них уже все было. Две модели наслаждались обращенными на них взглядами и отвечали в ответ. Да, они знают, что прохожие смотрят на них – это же подтверждал и слоган под фотографией. Следовало бы приписать: и помирают от зависти или желания – в зависимости от интересов.

Таня невольно ссутулилась, модели с плаката взирали на нее, будто с презрением и насмешкой. На их фоне Крапивина чувствовала себя бесполой самкой в муравейнике. Девочка хотела возмутиться вслух, но сдержалась. Фитнес-центр остался позади. Если повезет, на обратном пути она уже забудет о нем и не заметит.

Но не дали Тане успокоиться, как впереди показался парфюмерный магазин уже со своей рекламой: юная девушка, одетая как принцесса бала, самозабвенно прижимала к губам яблоко. В наивном взгляде играл намек. Таня вздрогнула.

– Какая пошлятина! – не сдержалась она, поравнявшись с Широковым. – Вот от чего, по мнению производителя, девушки должны получать удовольствие?!

– Не сердись, – мягко, с полным сознанием, о чем речь, отвечал Владимир, будто давно следил за настроением девочки. – На каждый роток не накинешь платок. Ты не обязана походить на них.

Таня притихла, но только потому, что не хотела заводить об этом разговор на публике.

«Да, не обязана, – парировала она про себя, в душе у нее клокотало. – Но придется, ведь так? Ты либо замарашка, либо красотка с яблоком в зубах, словно поданный к столу поросенок. Последним достаются лучшие куски», – когда Таня злилась, ей в голову лезли каламбуры.

Еще десять минут пытки и – Измайловский парк. По бокам замелькали деревья, словно зеленый экран, на котором можно рисовать, творить, что хочешь. И воображение Крапивиной вытворяло разное. Образы с недавних рекламных плакатов преследовали девочку по пятам. Они прятались среди кустов и в кронах деревьев, словно нимфы и сатиры. Они были вопиюще распущенными. И притом самым подлым образом. Они были униженно распущенными. Их полу-животное состояние доставляло им главнейшее удовольствие.

Поведение этих существ особо пугало потому, что оно не было продиктовано необходимостью. Таня много прочла слезливых историй о девушках, вынужденных торговать собой из-за крайней нужды. Но эти опускались до такого состояния просто ради внимания, популярности.

Таня резко затормозила, чуть не наехав на зазевавшегося голубя.

– Будь аккуратней! – бросил ей Широков. Кажется, это относилось не только к птице. Он ее понимает, но молчит. Почему Владимир, как то положено судом, не утешит ее, не переубедит, указав на светлые стороны сегодняшнего дня. Но, напротив, он нем, у него нет ничего, кроме: не сердись! осторожней! не думай об этом!

– Ты же мой опекун! – внезапно выпалила девочка, чуть не врезавшись в переднее колесо Владимира от избытка чувств.

– Да, но тебе уже есть четырнадцать. А значит, ты теперь не под опекой, а на попечительстве, – урезонил Широков.

– О, то есть ты теперь мой попечитель? – сощурилась девочка. Она давала себе зарок не ссориться с ним, но сейчас была словно одержима.