Под покровом небес

— Мой багаж заперт на ночь в грузовике. Я не знал, где мне придется спать. Господи, ну и поездочка, доложу я тебе! Три проколотые за дорогу шины, и на замену каждой у этих обезьян уходила по меньшей мере пара часов. — Он углубился в подробности. Они добрались до входа в сад. Луна светила точно белое остывшее солнце; стреловидные тени пальмовых веток чернели на песке, образуя на всем пути через сад четкий неизменный узор.

— Но дай же мне тебя рассмотреть! — воскликнул он, повернув ее так, чтобы свет луны падал ей на лицо. — Бедняжка Кит! Должно быть, это был ад! — пробормотал он, когда она сощурилась от яркого света и черты ее исказили подступившие к глазам слезы.

Они сели на бетонную скамью, и она надолго зашлась в рыданиях, зарывшись в его колени, уткнувшись лицом в грубую шерсть бурнуса. Время от времени он произносил слова утешения, а когда обнаружил, что она дрожит, укутал ее широким крылом своего балахона. Она ненавидела соленые ожоги слез, но еще больше — свой позор, позор того, что находится здесь и еще требует от Таннера сочувствия. Но она не могла, никак не могла остановиться; чем дольше она рыдала, тем отчетливее чувствовала, что совладать с ситуацией не в ее власти. Она была не в силах сесть прямо, вытереть слезы и сделать попытку высвободиться из опутавшей ее парализующей паутины. Она не хотела оказаться запутавшейся опять: привкус вины был все еще силен в ее памяти. И тем не менее она не видела иного исхода, кроме как подать Таннеру знак, чтобы всю инициативу он взял на себя. И она подаст этот знак. Стоило ей только осознать это, как она испытала чувство всепоглощающего облегчения, бороться с которым было бы немыслимо. Какое же это счастье — ни за что не отвечать, не быть обязанной решать, что должно произойти, а что нет! Знать, даже если на это нет никакой надежды, что никакое предпринятое или не предпринятое действие ни на йоту не изменит окончательный результат; что в любом случае ты не ошибешься, а стало быть, не будешь ни о чем сожалеть, а главное — не будешь чувствовать себя виноватой! Она понимала всю абсурдность своей неуемной жажды пребывать в таком состоянии постоянно, но надежда не покидала ее.

Улица вела вверх на вершину крутого холма, где сияло жгучее солнце, а на тротуарах сгрудилась разглядывающая витрины толпа. У него было ощущение, что на боковых улицах снует транспорт, но там лежали темные тени. В толпе росло напряжение; люди чего-то ждали. Чего именно, он не знал. Весь день был заряжен напряжением, висел на волоске, готовый рухнуть. Вдруг в верхнем конце улицы показался исполинский, сверкающий на солнце автомобиль. Он взмыл на гребень холма и съехал вниз, дико вихляя от одной обочины к другой. В толпе поднялся истошный крик. Он повернул и заметался в поисках двери. На углу была кондитерская, ее витрины ломились от тортов и меренг. Он обшарил стену. Только бы добраться до двери… Он резко обернулся — и окаменел, прикованный к месту. В чудовищной вспышке солнца, отразившейся в брызгах разлетевшегося стекла, он увидел пригвоздивший его к камню металл. Он услышал собственный жалкий крик, и почувствовал, как металл проходит насквозь, вспарывая его кишки. Когда же он попытался опрокинуться навзничь, потерять сознание, то обнаружил свое лицо в нескольких сантиметрах от по-прежнему не тронутых сластей, выстроившихся рядком на своей покрытой вощеной бумагой полке.

То был ряд глиняных колодцев в пустыне. Но как близко они находились? Он не мог сказать: обломки придавили его к земле. Единственное, что сейчас существовало, — это боль. Никакие силы, сколько бы он ни старался, не оторвали бы его от того места, где он лежал, пронзенный, с кровоточащими внутренностями, беззащитно подставленными небу. Он вообразил врага, пришедшего, чтобы ступить в его отверстый живот. Вообразил себя, встающего на ноги, бегущего по петляющим между стен проулкам. Бегущего часами напролет, во всех направлениях, по проулкам, где не было ни дверей, ни выводящего на открытый простор просвета. Будет смеркаться, они будут подходить все ближе и ближе, а он будет хватать воздух ртом. А когда он захочет этого достаточно сильно, наконец возникнут ворота, но в тот самый миг, когда он ринется через них, он поймет свою убийственную ошибку.