Под полной луной

На окно села муха и, пытаясь выбраться, стала биться о занавески снова и снова. Луна отрицательно дернула головой.

— Но я еще не закончила поиски. Я не сдалась.

— Я бы очень хотела погулять с тобой. — Веки Уиллоу опустились. — Расскажи, что ты сегодня видела на улице. Расскажи мне обо всем.

— Резкий порыв ветра разбросал над болотом тысячи цветков шореи. Я наблюдала, как строй муравьев стащил целую лепешку, по кусочку за рейд, пока мама и тетя Бенни спорили, по чьему рецепту будут печь кокосовый пирог для Перигея. — Луна засмеялась ради Уиллоу, однако, смех прозвучал наиграно, фальшиво.

— А еще я видела противостояние двух белок. Они глазели друг на друга будто сейчас развернется бой. Потом одна из них прыгнула вверх, а другая рванула следом. А через десять минут они снова играли в гляделки под тем же самым деревом, повторяя все заново.

Уиллоу тихо засмеялась, вяло качая головой на подушке. Щеки ее ввалились, уголки глаз опустились, глаза закрылись. Смех Уиллоу притупил рваные края зияющей вины Луны, ее тоски, но открыл свежую рану — понимание, что совсем скоро этот смех навсегда исчезнет из ее жизни.

Луна понимала, что надо дать Уиллоу поспать, но им двоим осталось так мало времени. Слишком мало. Всего времени мира для них мало. Луна знала, ей следовало бы уйти, чтобы не беспокоить сестру. Но вместо этого она подалась вперед.

— Уиллоу?

— А?..

— Я не хотела окунать тебя. Мне очень, очень… — голос дрогнул, и Луна, зажмурившись, сглотнула, — …очень жаль.

Уиллоу с трудом снова открыла глаза.

— Это не твоя вина, Луна. Не твоя.

За окном от порыва ветра застонали деревья.

— Обещаю, что не сдамся, — прошептала Луна. — Я буду и дальше искать способ тебе помочь. — И она разгладила одеяло на плечах Уиллоу.

Луна не боялась заболеть. Не боялась она и бросить свое судно в стремнину вверх по реке. Но жизнь без Уиллоу… даже вообразить жизнь, где ее сестра не поправится… этот страх хватал Луну за горло и швырял оземь, так водяная ящерица расправляется со своей добычей.

Спотыкаясь, она выбежала наружу, ноги соскальзывали на шатких мостиках, которые теперь ходили ходуном. Она взбежала на холм, повернула к джунглям и окунулась в стрекотание насекомых и щебетание птиц. Густой лес приглушил солнце и уронил росу на плечи, волосы и щеки девочки, а росинки смешались со слезами, что скользили к подбородку и стекали на рубашку.

14

Луна

Так прошла неделя — неделя, наполненная скорбью и сожалением. Наверное, мама избегала отражения горя и вины в глазах Луны, а, может, сама настолько слилась со своим горем и отчаянием, что вовсе не замечала старшую дочь — словно чужие, они молчали и избегали взглядов друг друга.

Когда-то все было иначе. Так бабуля Ту рассказывала. Пока папа был жив, мама с утра пораньше спешила выйти на воду быстрее всей деревни, энергично расцеловывала семью, а потом подхватывала одну из дочек и кружила ее высоко-высоко, пока смех малюток не разносился по болоту колокольным звоном.

Но скорбь сковывает тело и дух, запечатывает щели, через которые могли бы пробиться лучи исцеляющего света. С тех пор мама все чаще и чаще ходит в молельню на холме, а дома большую часть времени проводит в религиозном уединении, предаваясь тихим сожалениям.

Облегчить страдания больному было не так-то просто, но кое-что все-таки помогало. Поэтому, стоило Уиллоу прикорнуть, как Луна на цыпочках вышла из дома. Она миновала хижину Бенни, школу, молельню, в которую мать отправилась еще до рассвета, потом прошла по длинному мосту, ведущему от жилых домов к огородам.

Поднимаясь по извилистому пути к вершине холма, Луна поглаживала макушки кустов папоротника, что росли вдоль всей дороги и щекотали голени девочки при каждом шаге. Одинокая бабочка выпорхнула из чащи и устроилась в цветнике из орхидей, в котором туда-сюда сновали рабочие пчелы.

На вершине холма Луна открыла калитку, потом закрыла ее за собой и только потом осторожно прошла между аккуратными грядками. На другой стороне дядя Тин стоял на коленях перед цветущими огурцами и нежно подталкивал вьющиеся усики к опорной решетке.

— Доброе утро, дядя Тин, — поздоровалась Луна, присаживаясь рядом с ним и погружая пальцы в теплый черный грунт.

— И тебе доброе утро, Луна, — ответил дядя Тин в своей неторопливой манере. — Какие сегодня дела?

— У Уиллоу до сих пор жар, как при лихорадке. А еще, хоть она и не говорит, но постоянно щурится, так что, думаю, у нее сильно болит голова.

Дядя Тин слушал и кивал, просеивая почву сквозь обветренные пальцы.

— И она кривится каждый раз, когда переворачивается, наверно, ей больно даже двигаться.

— Хммм, — протянул дядя Тин. — Жар, головная боль, ломота. Звучит знакомо. — он наклонил голову и грустно улыбнулся Луне.

Конечно, звучит знакомо! С тех пор как растеклось болото, у всех проявлялись одни и те же симптомы. И всегда три недели. То же безнадежное медленное угасание. Луна уставилась на жука, который пробивался через взрыхленную почву. Кусок земли под ним обвалился, и он упал на спинку, отчаянно молотя ножками, чтобы снова перевернуться и встретить все тяготы мира панцирем наружу.