Под прицелом войны

– Привыкли! – улыбаясь, ответил Эдик на мой немой вопрос. – Лучшего все равно в ближайшее время не предвидится. У других и такого пристанища нет. В темноте пользуемся фонариком. Но лишний раз в такую пору стараемся не ходить.

Но вернемся в деревню. В пламени пожаров у большинства сгорели, естественно, и запасы пищи. Чтобы выжить, людям приходилось пробовать все мало-мальски съедобное в природе: крапиву, лебеду, шишечки клевера, различные коренья. Каждый выяснял это на своем собственном организме. Заменителями хлеба часто служили семена диких трав, включая и осоку. Их сушили, толкли в ступе до получения муки. Лепешки из такого сырья получались горькими. Я до сих пор помню их жуткий вкус. Они не хотели лезть в рот. Народ плевался и блевал. Зато дикие ягоды, щавель, белые корни яверя уминали за милую душу. Из листьев крапивы варили щи, из желудей дуба делали кофе, а грибами заменяли мясо.

Из традиционных продуктов больше всего спасала картошка, припрятанная в землю. Ее добавляли также и в хлеб. Не брезговали и той, что перезимовала на полях под снегом. Приторно-сладкой на вкус. Все знали, что если хорошенько отмыть и перетереть, из нее получался крахмал, который морозы не разрушали. А из крахмала много чего можно было приготовить. Даже блины, которые не чета черным лепешкам-тошнотикам.

Очень дефицитной была обыкновенная соль. На Касплянском базаре ее продавали чайными ложечками, и ценилась она на вес золота. Баснословно дорого. На проселках в эти дни прибавилось нищих. Но положить им в котомки было нечего.

Линия фронта, переместившись от Смоленска на запад, надолго застыла где-то на рубежах с Белоруссией. А у нас обосновались военные связисты – пять или шесть молодых девушек во главе со строгим капитаном. Жили они в землянке, выкопанной в центральной части деревни прямо за огородами. Аккурат напротив пруда. Чем занимались, никто толком не знал. От войск далековато. Возможно, это были радисты, выполнявшие какое-то спецзадание. Помимо часового, землянку охранял злющий пес, белый весь, как северный медвежонок. Его так и звали – Белик. Из-за него мы даже подходить боялись близко, опасаясь, что он сорвется с цепи и выскочит за колючую проволоку. Тогда «прощай, штаны», а может что-то и большее!

В свободные от службы часы обитательницы таинственной землянки иногда выходили погулять за пределы своей территории. А на какой-то из зимних праздников пытались даже организовать вечеринку в одной из изб. Принесли с собой патефон и пластинки. Но парней их возраста в деревне не существовало. Играла музыка, а мы, сопливые юнцы, только топтались в своем углу и издали глазели на красивых жизнерадостных девчат, одетых в гимнастерки и …в ватные штаны. Танцевать им пришлось друг с другом.

Спустя десятилетия довелось прочитать в одной из газет (скорее всего, в «Известиях») о гибели группы связисток под Гродно. Число и описания их совпадали с тем, что я знал. Сразу же подумал: «Уж не те ли, наши?» Одна из них доверилась незнакомцу из, как выяснилось потом, еще бродивших по лесам вооруженных банд и погубила себя и остальных. Нелепая смерть!

СОЛДАТ ВЕРНУЛСЯ

Зимой 1944-го с фронта неожиданно вернулся отец – худой, грязный, заросший по уши длинной щетиной.

– Гришка, ты? – еще не веря неожиданно привалившему счастью, выдохнула мама и со слезами повисла у него на шее. Я и брат уставились на пришельца, как на привидение. Как выглядит наш папа, мы успели уже основательно подзабыть. Как ушел в сорок первом, на второй день войны с самотканой котомкой за плечами, так и пропал почти на три года. Тем более не могли узнать в таком дремучем виде.

Оставив мать, отец шагнул к нам, подхватил на руки, прижал к своей колючей щетине, в которой застревали горячие капли слез. До сих пор у взрослых мне приходилось видеть только женские слезы. Но, оказывается, и мужчины тоже плачут…

– Я вам селедки привез, – промолвил затем папа и выложил из полинялого зеленого вещмешка бумажный сверток. Как он, голодный, смог доставить его в целости и сохранности, одному богу известно. Выдали походный паек при демобилизации. А до дома он добирался несколько дней. С поезда сошел на товарной станции в Колодне (километров за шесть до Смоленска, который еще бомбили). Оттуда до деревни тридцать с лишним километров шел пешком. И берег как зеницу ока свой неприкосновенный, как он выразился, запас. Кажется, там была еще буханка хлеба. Папа полагал, что живут тут, на только что освобожденной территории, плохо. И был, в общем-то, недалек от истины. Но нашу семью существенно выручала отбитая мамой у полицаев корова.

В одежде отца, как вскоре выяснилось, оказалась тьма-тьмущая вшей. Мама срочно выбросила ее на снег и основательно проморозила несколько дней. Потом отстирала. Папе пришлось ходить все это время в чем попало. Даже в чем-то женском.