Под прицелом войны

Подъехали к деревянному мосту, перекинутому через ручей с крутыми берегами. Лошадь, как ни понукали ее, топталась на месте, но на мост не ступила. Оказалось, что все бревна настила были подрублены снизу. Умное животное почувствовало опасность. Воспользовались бродом. И через него же вернулись назад в свое родное Добромино, поняв бессмысленность отъезда.

Вскоре состоялось первое знакомство с оккупантами. Утром к дому подъехало несколько мотоциклов. Слышим под окном непонятную речь: «Дыр, дыр…» Значит, немцы. Начали расправляться с ульями. Потревоженные пчелы атаковали своих обидчиков, и те вынуждены были удалиться. Но у одного не завелся мотоцикл, и пчелы со всей злостью навалились на него. Спасаясь от их нападения, он метался, как одержимый. Лучшего спасения не нашел, как сунуть голову в криницу, из которой мы брали воду для бытовых целей. И захлебнулся, окончив свой воинский и жизненный путь таким вот необычным манером.

От пчел досталось и черному жеребцу, которого, в отличие от немца, все жалели, но ничем помочь не могли.

Первые дни оккупации запомнились смертью дедушки Осипа, который меня очень любил. На его похоронах мне не досталось сладкой кутьи, и я горько плакал. Во время похорон подъехали верхом трое полицаев из местных со словами: «Заберите своего Яшку!» Это был мой дядя – Корсаков Яков, лейтенант по воинскому званию. Выходя из окружения, попал (как говорили) в руки немцев. Его жестоко пытали. Подвесив за руки, под ногами разложили костер. От изуверских пыток он скончался, тело обуглилось, ноги скрючились. Его похороны я тоже помню. Мама и другие сокрушались, что крышку гроба нельзя было закрыть: из гроба торчали скорченные полуобгоревшие ноги.

А накануне в окрестностях был бой. Слышался треск выстрелов и взрывы. Перепуганные, мы вместе с другими жителями села не нашли более безопасного места, чем совхозный сарай. По стенам его как бы рассыпался горох, а по крыше цокали пули. Неожиданно все замерло. Наступила, как говорится, мертвая тишина. В предчувствии чего-то страшного, мы все были охвачены ужасом. Вдруг местность огласил какой-то оглушающий дикий рев и бешеная стрельба – чудовищная какофония звуков, среди которых слышались душераздирающие крики «Мама!» Человеческий ор поглотили частые взрывы, и опять наступила зловещая тишина.

А произошло следующее. У нас холмистая местность. Между холмами, закрытыми лесом, двигались две колонны: одна – наших солдат, другая – немцев. Они одновременно вышли на ровное поле, находившееся в полукилометре от села. И началась рукопашная схватка. Артиллеристы обоих воюющих сторон, не разобравшись в ситуации, накрыли поле боя шрапнелью и всех их положили на этой равнине, на которой по весне и закопали. На это поле мы со своим братом Анатолием и другими уцелевшими сорванцами после войны ходили собирать шрапнель – круглые свинцовые шарики. Стояли и смотрели, как пашет там колесный трактор и выворачивает плугом человеческие кости. Их было так много, как картошки в бороздах при ее уборке. Среди этих костей мы и находили шрапнель. Когда же под трактором вдруг стали взрываться мины, все бросились домой, навстречу перепуганным мамам.

Дни оккупации были похожи один на другой. Жили с постоянным ожиданием чего-нибудь страшного и притупившимся чувством голода. Однако не будем нарушать хронологию событий.

От попадания снаряда (а бои у нас практически не прекращались) сгорел наш дом. Перед глазами – дышащие жаром догорающие его остатки и заплаканная мама. Следующий день принес и приятную неожиданность. Под обуглившимися бревнами мать откопала ящик с инструментами отца и радовалась: «Надо же, ящик не сгорел, а только теплый! И все инструменты целы!» Тут я должен пояснить, что отец мой, кузнец, был репрессирован за два месяца до моего рождения. Во время ареста он сложил весь свой, им же сделанный, кузнечный инструмент в ящик и наказал маме хранить его, что бы ни произошло. «Главное – это инструменты, – сказал он. – Если они есть, все можно сделать». Она бережно и хранила их, перепрятывая ящик.

Грабежи в селе начались с первого же дня немецкой оккупации. Жители, чтобы уберечь свои пожитки, закапывали их в землю. Обычно неподалеку от стен избы, на огороде. Но немцы тоже не лыком шиты. Не обнаружив ничего в доме, они шли в огород. Прощупывали его длинными шомполами и нередко находили схроны. Зная это, мама закопала ящик с инструментами прямо под стену, чтобы шомполами его нельзя было достать. И даже когда дом сгорел, ящик остался цел и невредим. Перед отъездом в Сибирь, где после лагерей и тюрем в ссылке на поселении находился отец, эти инструменты как величайшее по тем временам сокровище были переданы в местную кузницу.