Под рябиной

Я вновь внимательно перечитала письмо, и романтический образ страдающего от безнадежной любви художника немного поблек. Может, он и страдал от несчастной любви, но и не хотел упустить главный шанс; маска респектабельности и все, что с этим связано, было для него важнее, чем его подружка, запрятанная где-то на юго-западе страны.

«Ты должна взять выходной». Итак, бедная тетя Эмма трудилась в поте лица здесь, в унылом старом магазинчике, и держала чистой двуспальную кровать в Шангри-Ла, поджидая Его милость, пока он порхал, претендуя на высокое искусство, в Лондоне. Мужчины! Что она нашла в нем? Конечно, все было очень давно, я осознавала это, и он, видимо, делал попытки поддерживать свою любовницу и ее дочь. Вероятно, ему пришла в голову идея названия «Шангри-Ла» — «Райский уголок». Элис, по всему видно, его жена. Была ли она сущим чудовищем, или же ее обманывали, как тетю Эмму?

Я взяла еще одно письмо, датированное, как и предыдущее, только «понедельник» или «четверг», а в конце только буква «Б.» Он был довольно осторожным человеком. Все письма шли по порядку, потому что вот в этом говорится о выставке и о восхищении лорда Р. «моей работой».

В этом письме два довольно зловещих упоминания: «Да, я был у врача, и он посоветовал, как все они, больше отдыхать. Но сегодня вечером еще один прием, и мы приглашены на уик-энд в загородный дом. Элис уже инспектирует свой гардероб, ей очень хочется поехать. Мне, конечно, придется ехать и быть любезным с нужными людьми, но я все время буду думать о тебе и завидовать твоему покою в Шангри-Ла».

Двуличный старый дьявол! Жалость к бедной тете Эмме, перевязывающей его письма голубой лентой и полной ожидания, когда он спустится с небес, как бог, ненависть к этому человеку. Упоминание о проблеме со здоровьем натолкнуло меня на мысль о его возрасте. Естественно, и он, и тетя Эмма в то время уже были далеко не дети.

В письме было еще одно интригующее предложение: «Уверена ли Фиона в том, что говорит тебе? Если это правда, мы должны подумать, что бы можно было сделать. Мне совсем не хочется становиться дедушкой.

Да, надеюсь, ты не забыла положить ключ от депозитного сейфа в банк? Ведь ты так ветрена! Я знаю, тебе не нравится слышать от меня такие вопросы, но в случае посмертного признания моих работ, они будут иметь определенную ценность. Дай мне знать, как дела у Фионы — но не через твоего родственника и его жену, я им не доверяю».

О, бог мой! Ведь это же о Стивене и Марион! Мне нужно быть чуть внимательнее. И еще одна мысль ударила меня: Марион и Стивен принимали больше участия в жизни тети Эммы, чем я думала. А Марион ни разу даже не намекнула мне на эту историю любви. Неужели они оберегали память о ней, верность семейной тайне — даже от меня? Такая мысль больно уколола меня.

Жаль, что письма не были датированы. Казалось, между ними проходило много времени. Так и было, так как их дочь была достаточно взрослой, чтобы «попасть в беду». Стало заметно, как изменился тон писем: менее страстный, более практичный, даже иногда раздражительный. Старающийся изо всех сил молодой художник стал теперь зрелым мужчиной с надеждой на известность — а тетя Эмма все ждала, любила и беспокоилась за Фиону.

Мои бутерброды и кофе остались нетронутыми, а я взяла следующее письмо. Первая же фраза приковала мое внимание.

«Этот мальчик», — начиналось оно тоном, не терпящим возражений. «Сейчас ты могла бы сделать это без проблем. Его следует отослать к родственникам во Францию».

Рикки! Речь шла о Рикки! Если бы Рикки был здесь. Нет, наверное, лучше, что его нет. Я все выясню, а потом ему все расскажу. Просто чудо, что я решила приехать пораньше. Ведь второпях мы могли бы просто сжечь содержимое сундука!

От стука в дверь мои мысли улетучились. Марион! Я вскочила в порыве возбуждения, мой мозг был полон открытий. Побежав вниз по ступенькам, запнувшись на последней, я подвернула лодыжку и упала, чувствуя острую боль под сердцем. О, нет! Зачем я это сделала?