Под счастливой звездой

Другоевич не ответил. Ответил за него Церр:

— Боится радиации. Ему же сообщили уровень…

— Нет, что-то не то. Наружная радиация ничтожна, а в лодке все равно не сунешься в камеру.

— Значит, он формально осмотрит нас и объявит, что сделать ничего нельзя.

— Нерационально! — возразил Мелин. — Зачем усложнять себе такую простую задачу? Формально он мог осмотреть нас и в скафандре.

За спиной пассажиров Ларри Ларк, кивнув на Мелина, выразительно переглянулся с Другоевичем. Другоевич опустил глаза.

Снова лодка шоркнула о корму.

— Сколько лет было вашей дочери, Церр., когда она… когда это случилось? — ни с того ни с сего спросил Мелин.

— Восемнадцать. А что?

— Восемнадцать. Значит, сейчас было бы двадцать три. Как и мне.

Томительно текли минуты. Казалось, паузы в разговоре еще больше растягивают время. Наконец, подал голос Бентхауз:

— Скажите откровенно, Другоевич…

— Возвращается! — перебил его Мелин. — Смотрите, он возвращается на бакен!

— Этого следовало ожидать, — прокомментировал Церр, спрятав глаза под колючками бровей.

Действительно, лодка на экране стала уменьшаться, уменьшаться, приблизилась к шару бакена и нырнула в его нижний люк. Другоевич опустил голову.

— Скажите откровенно, — продолжил Бентхауз, но теперь в его голосе угадывалась растерянность. — Вы все еще верите в этого человека?

— Я надеюсь, он добросовестно выполнит свой долг, как любой служащий Космофлота, — сдержанно ответил Другоевич.

— А не кажется ли вам, что выполнить долг в чрезвычайных обстоятельствах, скажем, в наших обстоятельствах, — нечто иное, чем просто выполнить обязанности, предусмотренные служебной инструкцией?

— Браво, Бент! — прохрипел Ларри Ларк.

Другоевич усмехнулся:

— Да, кажется.

— И вы все еще надеетесь?

— Да, друзья мои, да.

— Вы неисправимый оптимист.

— Таким уж уродился.

— Я тоже родился оптимистом. И оптимистом надеюсь помереть. Но после того, что рассказал коллега Церр… и судя по поведению этого типчика…

— В сомнениях Бентхауза есть резон, — поддержал его Мелин. — И самое страшное, что этот Руно Гай будет прав, что бы он ни сделал. Даже если ничего не сделает. Он может спрятаться за инструкциями, как за метеорозащитным полем. Видать, в космическом праве дока. А у нас положение самое дурацкое — никому ничего не докажешь.

Ларри Ларк попробовал приподнять голову. Его орлиный нос, обтянутый пожелтевшей кожей, еще больше заострился.

— Все мы неизбежно ставим себя на его место. Не так ли, Мелин?

— Совершенно верно, капитан.

— А ведь тебе уже двадцать три года.

— Ну и что?..

— Ей было восемнадцать, когда она бросилась в реку… спасать рыб.

— При чем тут возраст! — покраснел Мелин.

— Я был о тебе лучшего мнения. Надеялся, ты сможешь работать на Космофлоте.

— Я и так буду работать на Космофлоте!

— Очень сожалею, Мелин. Это исключено.

— Ларри, вам нельзя волноваться, — напомнил Дру-гоевич. — Мы-то с вами знаем, что все будет в порядке, так зачем…

— А затем, что, будь я на месте бакенщика, я бы зубами отгрыз этот задравшийся двигатель. Он же на одной шкурке висит. На одной обшивке…

— Хорош инструмент — зубами! — не сдержался обиженный Мелин, хотя все они договорились между собой не задевать больного капитана. — Так и зубы поломать недолго.

— Зубы надо еще иметь! — фыркнул Бентхауз.

Кровь отлила от лица Ларри Ларка — оно стало белее бумаги. Все ждали — сейчас он взорвется. Но Ларри сказал совсем тихо:

— В одном ты прав, Бент: в чрезвычайных обстоятельствах можно выполнить долг только чрезвычайными средствами. Они не записаны в инструкциях. Они записаны в сердце. А у кого не записаны, тому нечего делать в Космофлоте… — Лоб Ларри Ларка покрылся бисеринками пота. Прежде чем потерять сознание, он проскрипел сквозь стиснутые зубы: — Чрезвычайными средствами… например, зубами… Мелин…

10

Он знал, что времени остается в обрез. Значит, пробил час подведения итогов. На всякий случай следует быть готовым к худшему. Много раз вплотную подступал Руно Гай к этой черте, к последней черте, за которой нет ничего, и каждый раз подводил итоги. Это стало уже почти привычкой. Правда, получалось у него не совсем то, что принято называть подведением итогов, — что ж, всяк поступает по-своему.

В такой момент жизнь кажется особенно прекрасной. Как дорог стал ему и опостылевший бакен, и пол, еще недавно уходивший из-под ног, и даже этот ненавистный, осточертевший, трижды проклятый «Золотой петушок»!