Под счастливой звездой

— Так и быть, я не скажу ему, что ты была здесь. Скажу: каждый день звонила из Жиганска. Но, дочка… прости, что так тебя называю, ты и в самом деле стала мне как дочка… об одном прошу: подумай хорошенько. Не погуби любовь… его и свою. И вот еще что. Он действительно чувствовал себя скверно после гибели Аниты. Это погнуло его, но не сломало. Теперь должен распрямиться. Учти: для него не столь важно, что решит суд, если Церр добьется нового суда. Для него, да и для любого, высший суд — суд любимого человека. Твой, Нора, суд. Учтешь?

Она молча кивнула.

15

Он уже достаточно окреп, и врач разрешил ему прогулку. Он сидел в шезлонге под цветущими яблонями в конце госпитальной аллеи, смотрел на бегущие по небу пышно взбитые облака, слушал гудение пчел над головой и старался ни о чем не думать. И никого не ждать.

Вдруг в дали аллеи показалась фигура женщины. Вся устремленная вперед, раскинув руки как крылья, оставляя позади себя огненный хвост, к нему летела Нора. Единственная в мире комета… Его комета…

Он поднял руки, чтобы поймать ее, — и проснулся. Совсем низко над головой нависла прозрачная крышка. Так Руно впервые пришел в сознание.

Потом, много раз вспоминая это видение, он не уставал удивляться: ведь его доставили в госпиталь без чувств, откуда же он мог знать и это старинное каменное здание, и яблоневую аллею, и даже врача, именно этого врача?! А может, Нора действительно приходила? Может, все это было на самом деле?

Полтора месяца колдовали над ним эскулапы, и почти половину срока он проболтался в невесомости между жизнью и смертью. Только одно ощущение осталось у него от этого времени: он в лодке, и его швыряет и раскручивает, швыряет и раскручивает, и лодка вместе с ним вот уже много часов, много дней, много лет проваливается, проваливается в вечность пространства, и нет этому конца.

Сначала к нему вообще никого не допускали, потом пришел Игорь, а после толпой повалили друзья: космонавты, старые знакомые из института, ребята из Якутии. Руно принимал их с улыбкой, благодарил за цветы, но ему было трудно, неловко с ними. Каждую минуту он думал о Норе, а они мешали ему. Зато его радовали посещения Ларри Ларка. «Неистовый Ларри», аккуратно пристроив костыли, осторожненько опускался в кресло. И потому, что Ларри никогда не видел Нору, Руно мог говорить с ним о Норе. И они говорили о Норе, о жизни, о будущем или просто молчали, без слов хорошо понимая друг друга.

Итак, думал Руно, она не пришла. Даже в те дни, когда он болтался между жизнью и смертью, только звонила из Жиганска. Хорошо, пусть она считает, что между ними все кончено — а вероятно, так оно и есть, — но приехать-то попрощаться с ним она могла! «А зачем? — спрашивал себя Руно. — Она не младенец, понимает: не следует бередить рану, может быть, уже поджившую, тем более, если человек в таком состоянии. Значит, надеяться больше не на что, она не придет никогда. Так нечего и думать о ней. Не думать о ней! Не думать!»

Это решение придало ему силы, он стал тверже, собраннее, злее, глаза приобрели холодный блеск, и лицо заострилось, но дело явно пошло на поправку. Он взял себя в руки — и уже не думал о Норе, совсем не думал о Норе. Только по вечерам, засыпая, позволял себе вспомнить, но не ее, а еще одно видение, мелькнувшее перед ним то ли в лодке, то ли на борту «Толчинского».

Будто бы он очнулся и попросил пить. Кровать под ним продолжала раскручиваться и падать. Вокруг был зеленый свет, один зеленый свет, больше ничего. Из этого зеленого выплыла рука со стаканом, холодное стекло коснулось губ. Он напился — и увидел Нору, ее устремленный вперед профиль на фоне зеленого. Это была странная, непохожая на себя Нора — остриженная, без обычного хвоста волос. Он дотронулся до ее руки — и видение исчезло.

Руно знал, что это сон, бред, чертовщина, что это не Нора — лишь память о Норе, и потому позволял себе вспоминать это нечаянное видение. Но стакан! Губы отчетливо помнили прикосновение холодного стекла! Неужели бред может быть настолько явственным?

А вдруг и тот момент в лодке, когда он увидел Солнце, — тоже бред?..

Его ослепило, сплющило и, закрутив штопором, отшвырнуло прочь. Первое, что он увидел, когда вернулось сознание, было Солнце.

Солнце, которое он уже не чаял увидеть.

И он завопил на весь космос, себя не чуя от счастья:

— Солнце! Здравствуй, Солнце!

Значит, он жив. Он остался жив. И снова у него есть все: и жизнь, и Солнце, и Земля, и пышные облака, и шум сосен над головой, и белая чайка над волнами, и Нора… Нора — неважно, с ним она или не с ним, важно, что есть!

Как он был не прав, преступно не прав, когда на ее восторженное: «Смотри, Солнце!» — ответил скептически: «Подумаешь, Солнце! Обычная звезда!»

Нет, Руно, не обычная. Счастливая звезда. Если ты живешь под нею. Если под нею живет Нора. Это твоя счастливая звезда!

Глазам его стало жарко. Он взял управление на себя и вывел лодку из падения в пространство. А падал он долго — ни бакена, ни «Толчинского» уже не было в поле зрения…