Под сенью Дария Ахеменида

Она заплакала. Я опять увидел - она заплакала артистически, в явном ожидании моего утешения. Но я молча сидел. Не дождавшись, она некоторое время молчала. Мне надо было закончить с бумагами. Я невольно потянулся к одной из них. Она увидела.

- Что ж, - сказала она, встала, хотела пойти ко мне, но остановилась, хотела пойти из палатки, но тоже остановилась. - А какая были бы мы с вами пара! - вдруг сказала она. - Я вхожа к графинечке. Вы бы были переведены на службу в Петербург!

“Кашгарка, Урянхай, место в управлении уездного воинского начальника!” - просемафорило во мне.

Она пождала ответа, пождала, не подойду ли я к ней, снова сказала: “Что ж!” - и пошла из палатки. “Сейчас обернется и что-то скажет, в ее мнении, достойное заключения этой сцены!” - подумал я и не ошибся. Она обернулась.

- А ваша Маша… которая… вы знаете, о чем я… Маша Чехова, со стихами… она умерла. Она поехала вместе со старой графиней в Энзели, где-то напилась из колодца и в два дня скончалась.

Пока сердце у меня пустело и потом вновь наливалось, я успел подумать, что я всем, кто мне дорог, несу смерть.

Глава 12

Утром, кажется, девятнадцатого декабря ко мне вошел адъютант Николая Николаевича поручик Аннибал и просил быть у Николая Николаевича через десять минут. Я согласно кивнул и вновь занялся делами. Я работал над наставлением для молодых орудийных номеров, выпускаемых из учебных батарей и дивизионов такими неучами, что порой я на проверке их знаний просто вставал в тупик. Я не говорю о простых канонирах, то есть рядовых. Но и специалисты были подготовлены из рук вон плохо. Разведчики-ординарцы и наблюдатели, например, едва знали карту, не говоря о признаках огня или простейших перспективных чертежах. Сигнальщики путались в азбуке сигналов. Я спрашивал младшего фейерверкера, орудийного начальника, что такое “доворот на себя”. Он столько же таращился на меня, как и баран на новые ворота.

- Что же вы, олухи? Совсем не учили ничего! - сердился я.

- Так что, ваше высокоблагородие, были только строевая да работы по ружпарку! - отвечали они.

- Что, и орудия, поди, не видали? - спрашивал я.

- Орудие видали, ваше высокоблагородие. Стрелять не доводилось! - отвечали они.

Я спрашивал младшего офицера составить взводу целеуказание по транспортиру графически. Спрашивал, знает ли он веер направления стрельбы при закрытой позиции. Я спрашивал, а он, умный, честный, чистый и рвущийся воевать юноша, кротко и со стыдом смотрел на меня, кое-как восстанавливал в памяти какие-то крохи и более был готов ответить сакраментальное “Ich kann nicht bestimt sagen!”, то есть “Не могу точно сказать!”, за которое Александр Васильевич Суворов не ленился и палкой попотчевать. А ведь в наше время учебы это составляло основу едва ли не целой науки.

Столько низким было качество обучения в тылу.

Вот я с отчаяния и решился в относительно затишное зимнее время организовать школу не школу, команду не команду, а хотя бы доступное наставление с раскладом всех этих простых, но недоступных нынешним господам артиллеристам премудростей. Работой я увлекся и дождался напоминания быть у командующего.

Я побежал и в дверях столкнулся с подполковником Казаровым.

- Поспешаете? - спросил он.

Я пожал плечами, мол, экая невидаль.

- А причину знаете? - снова спросил он.

- Кут-Эль-Амарку вызволять во второй раз! - сказал я.

- Никак нет, Борис! Хуже! - он оглянулся. - Хуже! Гришку Отрепьева, тьфу, Распутина в проруби утопили! - как-то ненатурально радостно вскричал Казаров.

- Господа! - сказал наш Николай Николаевич. - Господа, известие из Петрограда. Прошу принять его как должное. В Петрограде убит известный вам Григорий Распутин! Армия, господа, мы с вами, господа, здесь ни при чем! Никакой жерминаль, прериаль, я уж не знаю, как там во Французской революции что-то называлось, нас не касается! Никаких разночтений! Никаких подсмыслов! Убит некто Распутин! Нас это не касается! Я строго буду наказывать тех, кто вдруг начнет что-то в этом отношении думать!

Я поглядел на подполковника Казарова, а потом поглядел на Колю Корсуна. Он поджал губы, тем показывая правду слов Николая Николаевича.

На севере нашей империи есть мыс с названием Русский Заворот. Этот мыс очертаниями походил на кулак с пальцем, показывающим куда-то назад. Он-то и предстал мне. Более ничего ни от слов Казарова, ни от слов Николая Николаевича я не испытал.

- Есть сведения, господа, что в этом прискорбном деле замешаны великий князь Дмитрий Владимирович и князь Юсупов, возможно, еще кто-то! - сказал Николай Николаевич.

- Ну, и слава Богу! - вдруг сказал начальник штаба корпуса, бывший командир уманцев Михаил Георгиевич Фисенко.

- Что вы имеете в виду, Михаил Георгиевич? - спросил Николай Николаевич.

- Да, собственно, христианская душа. А у меня так вырвалось! - смутился Михаил Георгиевич.