Под сетью

Она упорно не смотрела на меня. Еще минута — и мы будем беседовать спокойно, как двое старых знакомых. Этого я не намерен был допустить. Я посмотрел на нее. Среди упоительного хаоса шелков, зверей и всяких невообразимых предметов, достигавших ей чуть не до пояса, она казалась очень умной русалкой, выходящей из многоцветного моря; но через минуту она ускользнет от меня. Внезапно и мгновенно я осознал необычность всего этого дня; и тут же меня осенило. В прежние времена в гостиную Анны в Бэйсуотере смотрело столько чужих окон, что укрыться от них можно было лишь в одном уголке и притом на полу. Когда мне хотелось целовать Анну, я мог делать это только там. Тогда же я, не вполне бескорыстно, преподал Анне основы дзюдо, и так у нас повелось, что, приходя, я хватал ее за руку, бросал в тот угол и целовал. Сейчас память об этом возникла во мне подобно вдохновению, и я двинулся к Анне. Я взял ее за запястье, на миг увидел совсем близко ее распахнутые тревогой глаза, а в следующую минуту я уже бросил ее, очень осторожно, на груду бархатных костюмов в углу комнаты. Колено мое ушло глубоко в бархат рядом с ней, и на нас дождем посыпались шарфы, кружева, жестяные дудки, мохнатые собаки, маскарадные шляпы и еще невесть что. Я поцеловал Анну.

Глаза ее все еще были распахнуты, губы полураскрыты, с минуту она лежала в моих объятиях жесткая, как большая кукла. Потом она засмеялась, я тоже засмеялся, и оба мы долго смеялись от облегчения и радости. Я почувствовал, как она вздохнула и обмякла, тело ее стало округлым и податливым, и мы поглядели друг другу в лицо и улыбнулись долгой улыбкой доверия и узнавания.

— Анна, родная моя! — сказал я. — И как я только мог без тебя жить! — Я нащупал какой-то сверток расшитого шелка и подсунул ей под голову вместо подушки. Она откинулась на него, долго смотрела на меня, а потом притянула к себе.

— Я много чего хочу рассказать тебе, Джейк, только сейчас, кажется, не могу. Я страшно рада тебя видеть. Ты ведь и сам это видишь, да? — Она заглянула мне в глаза, и я почувствовал знакомое дуновение теплого, пряного ветра. Конечно же, я в этом не сомневался.

— Жулик ты! — сказал я.

Анна подсмеивалась надо мной — так бывало всегда.

— Значит, какая-то женщина дала тебе отставку? — Она всегда наносила ответные удары.

— Ты же знаешь, что могла бы сохранить меня навсегда, если бы захотела. — Я не собирался ей это спустить, да и слова мои были более или менее правдой. — Я тебя любил, — добавил я.

— Ах, любовь, любовь! — сказала Анна. — Как мне надоело это слово. Что значила в моей жизни любовь, кроме скрипа лестниц в чужих домах? Что мне дала вся эта любовь, которую мне навязывают мужчины? Любовь — это преследование. А я хочу одного — чтобы меня оставили в покое, дали немножко полюбить самой.

Я хладнокровно глядел на нее, окружив ее голову руками, как рамкой.

— Если б ты хоть раз ощутила отсутствие любви, ты не стала бы от нее так отмахиваться.

Теперь она не отводила глаз, и во взгляде ее было что-то бесстрастное и оценивающее, чего я раньше не замечал.

— Нет, в самом деле, Джейк, — сказала она. — Все эти разговоры о любви так мало значат. Любовь — не чувство. Ее можно проверить. Любовь — это поступки, это молчание, тишина. Это вовсе не эмоциональные уловки и борьба за обладание, как тебе когда-то казалось.

Я нашел, что это глупые слова.

— Но любовь и означает обладание, — сказал я. — Ты бы это знала, если б имела понятие о неудовлетворенной любви.

— Нет, — неожиданно сказала Анна. — Неудовлетворенная любовь означает понимание. Только если есть полное, полное понимание, любовь, даже неудовлетворенная, остается любовью.

Я не слушал эту серьезную тираду — мое внимание задело слово «тишина».

— Что это за театр, Анна?

— Вот это как раз одна из тех вещей, Джейки, которые очень трудно объяснить. — Я почувствовал, как руки Анны сошлись у меня на пояснице. Она прижала меня к себе, а потом добавила: — Это маленький эксперимент.

Фраза эта меня резанула. Не похоже было, что ее произнесла Анна. Тут звучал чей-то другой голос. Я решил свернуть с этой дорожки.

— Как твое пение? — спросил я.

— О, с пением покончено. Я не буду больше петь. — Взгляд Анны улетел за мое плечо, и она разняла руки.

— Бог с тобой, Анна, почему?

— В общем, — сказала Анна, и опять я почувствовал в ее тоне что-то искусственное, — мне не по душе зарабатывать деньги таким способом. Петь, как я, — это очень уж… — она поискала слова, — неприкрыто. В этом нет правды. Попросту пускаешь в ход свое обаяние, чтобы соблазнять людей.

Я взял ее за плечи и встряхнул.

— Ты сама не веришь в то, что говоришь! — воскликнул я.

— Верю, Джейк! — Анна бросила на меня чуть ли не умоляющий взгляд.

— А театр? — спросил я. — При чем тогда театр?

— Это чистое искусство. Очень простое и очень чистое.

— Анна, кто тебя обработал?

— Джейк, ты всегда был такой. Стоило мне сказать что-нибудь, что тебя удивляло, и ты говорил, что кто-то меня обработал.