Под шафрановой луной

– Безусловно, – механически согласился Ральф. Он чувствовал себя разбитым и опустошенным, словно только что выбрался из жестокой потасовки, но впервые за долгое время – снова живым. Наконец! После года вынужденного бездействия за письменным столом – новое задание! В нем проснулось радостное предвкушение, несмотря на все ужасы, что могли ожидать их там. Даже самые дикие фантазии об изрыгающих вопли бедуинах, несущихся им навстречу с обнаженными мечами, были и вполовину не так страшны, как буря мыслей и чувств, бушующих сейчас у Ральфа в душе. Отвращение и ненависть переполняли его при мыслях о том, что́ похитители могли или собирались сделать с Майей. Вдруг она ранена, вдруг ей больно? Возможно, как раз в эти минуты ее заставляют страдать, овладевают ее телом, унижают? Ральфа охватило чувство стыда, когда он вспомнил, как часто в последние месяцы его раздражала жена: сперва излишней привязанностью, порожденной скукой и разлукой с семьей, потом наигранным весельем и оптимизмом и, наконец, бесконечной скорбью по Джонатану. Конечно, Ральф тоже горевал по другу, но Джонатан ушел на войну солдатом, а солдатам свойственно умирать. Он стыдился за так часто закипающую в нем ярость по отношению к супруге, когда он смотрел на Майю и думал, что из-за нее он оказался здесь, в этой проклятой дыре, на скучной и унизительной для него должности. Она вскружила ему голову своей необычной, темной красотой, напомнившей Индию, и он не мог спать ночами, боясь, что больше не увидит ее и не сможет на ней жениться.

Еще больше стыдился он того облегчения, которое испытал, узнав, что не виноват в исчезновении жены, и охотнее видел Майю в руках врага, чем по доброй воле спешащей за Ричардом Фрэнсисом Бертоном.

Он долго боролся с собой прошлой бессонной ночью, глядя на пачку пожелтевших писем, пока наконец любопытство и ревность не одержали в нем верх. Все равно конверты уже вскрыты. Их можно было разложить по датам – вот Майе девять, вот тринадцать, семнадцать, двадцать. Писем было много и все же удивительно мало, если принять во внимание, как долго шла переписка. Содержание потрясло Ральфа. Они не были похожи на письма, что обычно пишут маленьким девочкам и подросткам, они предназначались равному по духу и возрасту человеку, хранили описания дальних земель, рассуждения о жизни, смерти и любви, знания о мире. Ральфа шокировало, как свободно писал Бертон совсем юной шестнадцатилетней Майе о плотской любви. До замужества Майя явно была девственницей, но узнала обо всем задолго до брачной ночи и, возможно, ожидала от Ральфа большего, – это вызвало у него растерянность и отвращение. Он до рассвета разбирал под лампой мелкий, неразборчивый почерк и узнал другую, незнакомую Майю, о существовании которой и не подозревал. Ральф завидовал Ричарду Фрэнсису Бертону даже не потому, что тот знал его жену с детства, сопровождая ее – пусть и издалека – во взрослении. Он завидовал, что Бертону были известны ее скрытые стороны, недоступные ему, мужу.

По дороге в опустевшее бунгало Ральф остановился и посмотрел на небо. На бледно-лиловом бархате загорались первые звезды, и он подумал, что настоящая «земля неизведанная» простирается не за Аденом, но в самой Майе…

– Я найду тебя, – прошептал он в полумрак. – Я привезу тебя назад и стану тебе хорошим мужем. Я обещаю.

Он надеялся, что вложенные в эти слова чувства достигнут Майи. Где бы она ни была.

2

До Майи долетел знакомый отзвук, монотонный и певучий, и вибрации крика муэдзина привели ее в сознание. Она с трудом открыла глаза, окинула взглядом маленькую, пустую комнатку – стены ее в блеклом свете казались не белыми, а теплыми, желтовато-коричневыми. Майя попыталась приподняться, в голове запульсировала боль, все суставы ныли. Она с трудом села на простом соломенном тюфяке, где лежала, глубоко вздохнула и прислонилась спиной к прохладной стене. Боль в висках стала нестерпимой, голова закружилась, и на Майю накатила волна тошноты. Она бросилась к деревянной бадье, оставленной для нужд гигиены, и ее вырвало. Закашлявшись, она встала на ноги, вернулась к кровати с соломенным тюфяком и трясущимися руками потянулась к глиняному кувшину и кружке, неловко налила воды и выпила ее так жадно, что по щекам потекли тоненькие ручейки воды. Свежая, чистая вода утолила ее жажду, смыла неприятный привкус во рту и жжение в горле. Отдышавшись, Майя почувствовала себя значительно лучше. Что они с ней сделали?