Под шафрановой луной

В какой-то момент Майя вздумала было резко развернуть лошадь и пуститься галопом. Но она сама понимала, как неуверенно держится в седле, все силы у нее уходили на то, чтобы держаться прямо, хотя ее лошадь ступала кротко, словно овечка. «Может быть, завтра я попробую, – сказала она себе, – завтра я буду чувствовать себя достаточно уверенно. Или послезавтра». Она цеплялась за эти мысли, пока они ехали вдоль побережья, мимо пустынного песчаного мелководья с зеленоватым отливом, а немного позже повернули в глубь материка.

В семидесяти пяти милях на юго-восток работник временного почтамта Адена весело шагал по гарнизону, насвистывая что-то себе под нос, как и каждое утро. Он остановился у бунгало лейтенанта Ральфа Гарретта, умолк и задумчиво помахал письмом. По лагерю с быстротой молнии пронеслось известие, что миссис Гарретт сбежала от мужа и великодушный полковник Коглан дал ему не только отпуск, но и солдата в поддержку, чтобы найти и привести назад беглянку.

– Куда же его? – задумчиво вырвалось у почтальона. Почесав в затылке, он пожал плечами, зашел на веранду и, недолго думая, протолкнул письмо с королевой Викторией на марке под дверь. После чего весело выпрыгнул на дорогу и, посвистывая, продолжил свой путь.

Но в бунгало долго никто не возвращался и не открыл письма, в котором Джеральд Гринвуд просил дочь вернуться домой.

4

Дорога оказалась простой тропой, за сотни лет протоптанной копытами караванов верблюдов и лошадей. То прямо, то извилисто поднималась она по плоским скалам, нависающим друг над другом, словно огромные ступени. Возникшие от резкого рывка земных недр темные камни, медленно остывшие и робко затронутые стихиями, блестели своими трещинами и извилинами, демонстрируя причудливые изгибы и складки.

Дорогу окружали дыры кратеров, иногда заполненные сверкающей ярко-зеленой водой. Воздух над горами и мелководьем искрился. Издалека все казалось нереальным и преувеличенным и сжималось, принимая нормальный размер, лишь по приближении: мнимые деревья превращались в кустарники, кустарники – в клочья жесткой пустынной травы.

С возвышения, откуда Майя, обернувшись, разглядела вдалеке белые точечки домов Шукры, озаренные искрящимся танцем отраженного морем солнца, поле лавы казалось менее хаотичным, а плоские места походили на серый бархат. Но потом на тропинку снова надвинулись древние горы, их бока сотни лет чистил и натирал песком ветер, а отдельные обломки отвалились на землю и рассыпались на кусочки из-за постоянной смены жарких дней и холодных ночей. Сухой ветер дул здесь как из печи – словно среди утесов скрывался сказочный дракон с раскаленным дыханием.

Они проезжали сквозь тихий мир, лишь солнце сияло высоко в небе. Не показалось ни одного животного, никто не произнес ни слова. Молчание давило на Майю, словно тяжелая ноша. Несколько раз она пыталась на плохом арабском завязать разговор с Джамилой – о жаре, горах, этом пейзаже, который и пейзажем-то назвать сложно. Но Джамила каждый раз бросала на нее укоризненный взгляд и прикладывала палец к губам, и, смущенная, Майя в недоумении замолкала. Слышался лишь сухой стук и треск земли под копытами лошадей да вечный шепот ветра на заднем плане, легкий шелест и хруст, с которыми он проскальзывал сквозь серебряную сухую листву тамарисков. Другие кустарники цеплялись за камни и стояли недвижно: карликовые деревья, крепкие, словно кости, нередко вооруженные длинными колючками.

Около полудня они сделали привал в широкой долине, на дне которой тек ручей в обрамлении пышной растительности. Вокруг равнодушно паслись серые коровы, ощипывая зеленые ветви и сочную траву и перемалывая их челюстями, – верный признак, что где-то неподалеку живут люди. Время напоить лошадей, наполнить бурдюки из козлиной кожи, перекусить хлебом и финиками и зачерпнуть воды из ручья, время для Майи спрятаться в укромном уголке за большим темным платком, который как занавеску держала, отвернувшись, Джамила. Потом она сама исчезла где-то среди кустарников и скал, а вернувшись, показала Майе, как очистить руки песком без воды.