Под щитом красоты

В сюжете возникают все новые загадки. Почему-то за Тольца вступается ректор, просит преподавателя все-таки побыстрее принять у студента зачет. Похоже, с семьей студента ректора связывают какие-то давние, тоже до конца неясные отношения. Родители вынуждены были уехать за границу, им грозил какой-то криминальный наезд. И вдруг они потребовали, чтобы и сын срочно присоединился к ним. За него, можно понять, они тоже боятся. «Чего?» – все интереснее становится читателю…

Однако ничуть не менее интересен комплекс идей, «сквозных», кстати сказать, для всего творчества Марка Хари- тонова.

Научный руководитель главного героя, профессор Ласкин, обращает однажды его внимание на творчество давно забытого провинциального бытописателя Богданова. До героя-повествователя не сразу доходит, что «этот самый Богданов был выведен под псевдонимом в нашумевшем лет двадцать назад романе». Автор здесь позволяет себе своего рода литературную мистификацию: мало кто из читателей вспомнит, что Богданов – это была настоящая фамилия Милашевича из букеровского романа Харитонова «Линии судьбы, или Сундучок Милашевича». У Харитонова вообще так много перекличек и с самим собой, и даже с пишущим эти строки, что уловить некоторые из них по силам, пожалуй, только литературоведу, готовому прочесть сложную книгу не единожды.

Как напоминает читателю «Джокер», Симеон Милашевич, почти не замеченный при жизни сочинитель начала прошлого века, «был не просто провинциальным бытописателем, он создал своеобразную… философию – философию провинциального счастья». «Чтобы все были счастливы, объяснял в своих сочинениях философ, надо не допускать крайних бедствий, голода, нищеты, но давать людям возможность жить в скромном равенстве, без зависти, без соперничества и не в последнюю очередь с убеждением, что им лучше всех – другим хуже. Отгороженность в пространстве и во времени позволит обходиться без сравнений, без достоверных знаний об остальном мире, как и о собственном прошлом». Но это же ровно та формула счастья, над которой глумится мой Каценеленбоген в «Изгнании из Эдема»!

Мой герой полемизирует не только с героями прозы, но и с героем-повествователем публицистики Харитонова (хорошая публицистика, на мой взгляд, тоже художественное произведение). В недавнем эссе «Торжество провинции» сказано: «Провинциальное мироощущение в стране, однако, до конца не было преодолено. После короткой попытки войти на равных в большой мир, стать его частью, оно в самые последние годы стало у нас вновь культивироваться, набирать силу. Россию стараются всячески отдалить, отгородить от Европы, объявляют залогом ее превосходства провинциальную самодостаточность на основе некой особой «духовности». Отмечено что-то родственное идеологии корейского чучхе, «опоры на свои силы», когда для народного ликования важней обладать собственной атомной бомбой, чем есть досыта. «Провинциальный империализм» – такой напрашивается оксюморон». Но для героя моего романа «И нет им воздаяния» все обстоит ровно обратным образом: сделаться второстепенной частью чего-то большого и сильного и означает превратиться в провинцию, а обрести историческую субъектность, пусть даже ценой относительной изоляции и бедности, означает выбраться из исторического захолустья. Я совершенно не утверждаю, что это правильно, но так, мне кажется, чувствуют многие, а мое дело их слышать.

Я прекрасно слышу и Марка Харитонова, и то, что столь серьезного и глубокого писателя волнуют те же проблемы, что и меня, дает мне надежду, что и я занимаюсь не пустяками.

Иллюзия смысла

Название книги Леонида Млечина «Адольф Гитлер и его русские друзья» (М., 2006), разумеется, саркастическое – какие русские друзья могут быть у того, кто открыто провозглашает русских недочеловеками! Все так называемые прислужники Гитлера, от генерала Власова до теоретиков НТС (сначала Национально-, а потом Народно-трудового союза), либо надеялись воспользоваться опытом фюрера в собственной стране, либо даже предполагали употребить его в качестве тарана, чтобы потом установить собственную диктатуру. Л. Млечин, правда, сомневается, что эти надежды могли быть искренними: если бы Гитлеру удалось сокрушить Красную армию, какая же сила могла бы заставить его уступить место слабосильной кучке, которую он сам же презирал за измену своему народу, своей расе? (К слову сказать, без Красной армии чекистам ни за что было бы не удержать в повиновении и русский народ – это к вопросу о том, что́ было главным орудием красного террора, равно как и коричневого: армия, а вовсе не тайная полиция.)