Под созвездием Ориона

Речь идет о плешивом пыльно-черном Степе. Он официально принадлежал Галкиному семейству, но жил свободно, гулял по окрестностям, ночевал у разных жильцов, и кормили его все понемногу. Лилькин и Галкин отец занимались рыбалкой на окрестных озерах, поэтому рыбы Степе доставалось вдоволь, и он при тощих лапах и тонкой шее обладал круглым, похожим на надутую волейбольную камеру пузом. По причине тяжелого пуза и преклонного возраста Степа был ленив и снисходительно позволял делать с собой что угодно: таскать на руках и плечах, спускать с крыши на парашюте из наволочки и учить прыгать через скакалку (что, впрочем, не имело должного результата).

Главное же достоинство Степы было то, что он, по Галкиным словам, был «почти говорящий». В самом деле! Если Галка спрашивала Степу «скажи, миленький, что ты больше любишь», он сипловато отвечал:

— Мя-а…

Это, конечно же, означало «мясо», поскольку рыба ему осточертела.

— А скажи, Степочка, какой у нас самый любимый праздник? Ну?.. Первое…

— Мяу…

— Умница! Конечно, Первое мая!

Лингвистические способности Степы мы прославляли и непомерно возвеличивали в разговорах друг с другом. Нам нравилось иметь в приятелях такого талантливого кота. Тем более, он и петь умел! Когда я начинал пиликать на игрушечной дудочке, Степа вертел хвостом и подвывал…

Мы надеялись, что, если он, гуляя вокруг «дуба», не научится рассказывать полноценные сказки, то что-нибудь про девочку Машу («М-мау») или про волшебный мячик («М-мяк») он произнесет. А в том, что заведет «песнь», когда «идет направо», мы вообще не сомневались.

Сад (вместе с развалившимся необитаемым домом) принадлежал вредной старухе. Не исключено, что она могла появиться у дуба (то есть клена) и заорать на нас. Но ощущение риска лишь прибавляло «приключенческих» ощущений.

— Сначала надо научить Степу просто ходить по цепи, — решила толстая рассудительная Лилька.

Мы несколькими витками цепи обмотали кленовый ствол — от верхней развилки (куда забрался Володька) до подножья. Ну и началось…

Описание событий вокруг «кленового дуба» можно было бы развернуть в длинный драматический сценарий. Когда-нибудь я, возможно, это сделаю. А пока — коротко… Упирающийся Степа. Ласковые уговоры. «Не ори на него, а то он совсем не захочет…» Бурная стычка между Галкой и Лилькой, которые вдруг не к месту взялись выяснять, кто будет русалкой, которая «на ветвях сидит». (Изящная худая Галка заявила, что Лилька годится лишь для Бабы Яги в ступе, которая «идет, бредет сама собой»; надо ли говорить о последствиях?!) Примирительные речи Володьки — самого умного из нас. Кусок ливерной колбасы на длинной нитке, которым Володька приманивал сверху Степу. Неожиданные коварство и прыть этого сонного существа: Степа кинулся не по цепи, а прямо по стволу, сорвал колбасу и укрылся с нею в густой кленовый зелени. А сожравши добычу, нагло требовал, чтобы его «сни-мя-а».

Потом «сни-мя-а» пришлось Володьку. Он зацепился рыжей вельветовой курточкой за крепкий обломанный сук, качал ногами в рваных брезентовых полуботинках в и хладнокровно объяснял нам, какие именно кости поломает, когда «сбрякает с этой высоты».

Лилька сбегала домой и принесла тупую ржавую ножовку. Я, изнемогая от страха за собственные кости, стоял в развилке и пилил Володькин сук. Лилька и Галка держали внизу растянутое одеяло. Степа сидел на ближнем заборе, облизывался и ждал добавки, не сознавая всей жути происходящего. Дополнительную остроту событиям придавал страх перед возможным появлением старухи-хозяйки. Выбитые окна заброшенного дома смотрели зловеще, как глазницы черепа. Свет пасмурного дня тоже был зловещим.

Сук затрещал, Володька упал мимо одеяла и замер. Мы решили было, что «капут». Но Володька сел, обвел нас взглядом мыслителя и сокрушенно изрек:

— Дело в том, что цепь не та. Нужна золотая, как у Пушкина.

Галка строптиво заявила, что «коту какая разница». Мол, он, Степа, Пушкина все равно не читал.

— Не читал, а чувствует. В золотых цепях, наверно, особая сила. Потому коты на них и говорят…

Не найдя контраргументов и видя бесполезность дальнейших усилий, мы покинули заброшенный сад и занялись другими делами. Цепь оставили на дереве. Идея заглохла.

Она, идея эта, умерла бы совсем, если бы не возникшая надежда на «золотое покрытие» Ильича. После такой процедуры рядом с памятником наверняка останутся комки бронзовой краски и банки, в которых можно кое что наскрести. «Аккуратность» маляров была известна.