Под созвездием Рыбы

Сеть ползла из-под судна, сиги бились в воздухе, летели брызги и казалось, сети так впиваются, что сок брызжет из-под рыбьей чешуи. Чудно все-таки — в воду заброшена такая примитивная штука и вот на тебе — в ней оказываются сиги. В детстве меня волновали сетки, особенно футбольные.

…А глаз сига — неглубок. Нет такого золотого колодца, как в лещовом глазу.

Хвост сига хочется назвать ластом и сравнить с бабочкой.

Сиг — рыба неповторимой пластики. Однажды я видел у мясника чудовищно тяжкий, грубо кованый тесак, которым, казалось, можно отрубить слоновью ногу. Сиг напомнил этот тесак, но только округлый, обточенный — оковалок.

Какой странный у сига рот — подрубленный книзу. Это так называемый нижний рот.

Длинным пиратским ножом матрос Саша стал пороть сигов. Во вспоротом сижьем брюхе плотно лежала яркая оранжевая икра. Она была заключена в прозрачно-мутноватую пленку и, кажется, шевелилась. По сравнению с сизыми потрохами она была гроздью рябины в жухлых листьях. В силе цвета заключалась ее суть.

За сигами я позабыл стрекозу. Заскочив в рубку, я снова увидел ее. Как окаменевшая, сидела она на амперметре. Странно, что не сумела улететь из открытой настежь рубки, наверно, не хотела. Огромная ладожская стрекоза.

Сиги и стрекоза показались вдруг соразмерными, слились в воображении, переплелись. Немедленно захотелось зафиксировать, утвердить в памяти сигов и стрекозу.

Я бросился в кубрик за фотоаппаратом.

Увы, фотография — не лучший способ утверждения.

Стремительно я щелкал кадр за кадром, тыкал в нос сигам фотоэкспонометр, облепил «Зенит» рыбьей чешуей, ляпнул в объектив зачерневшим сиговым соком. Рыбины ускользали из моих фотографических рук, вяло уползали, не укладываясь в композицию.

Матрос Саша допарывал сигов. Его рука с ножом влезла в кадр — матросская рука с татуировкой «САНЯ».

Глупейшая идея пришла в голову — кадр со вспоротыми сижьими брюхами и татуировкой «САНЯ». Я мучил невинного Сашу, обдумывая назвать фотографию «РУКА БРАКОНЬЕРА».

К счастью, пленка не выдержала моего напряжения, лопнула в фотоаппарате, а Саша — молодец, не стал ждать, пока я перезаряжусь. Он выпотрошил рыб и бросил белые бескровные куски в ведро.

Но я все же перезарядился, сунув аппарат в рукава душного капитанского полушубка, — раб идеи фиксации.

Поднявшись в рубку, я прицелился в стрекозу.

— Да приколи ты ее, — сказал Иван Иваныч, — и неси на палубу фиксировать.

Глупая игла нашлась, швейная игла, коротенькая — в полмизинца.

Даже не вынув из ушка черную нитку, я воткнул иглу в стрекозу.

Мне показалось — стрекоза прямо закричала.

Вырвав иглу из моих рук, она ударилась лбом о стекло.

Она сгорала, она так билась крыльями, что еще немного — и пролетела бы стекло.

Замедленно она накренилась, как сбитый самолет, и, зацепив крылом амперметр, грохнулась мертвая на пол под штурвалом.

Медные насечки и ромбики на ней поблекли, она стала маленькой и черной обыкновенной стрекозой.

Под созвездием Рыбы

Я коллекционирую реки.

С удовольствием перебираю в памяти те, на которых побывал, жил на берегу в избушке или в палатке, ловил рыбу, рисовал.

Первое место занимает, конечно, Вишера, которая впадает в Каму. Это настоящая красавица, с течением то быстрым, то плавным, с порогами, с тайгой и с причудливыми скалами-скульптурами над черными омутами. В ней водятся и таймень, и хариус, настоящий хариус, крупный, с фиолетовым плавником, черным лбом и золотым брюхом. Я ловил его. А вот тайменя не ловил, зато видел с лодки, как он дремлет в глубоком бочаге на камнях, увитых охряной водорослью.

О Вишере можно писать и вспоминать сколько угодно, но есть в запасе и другие реки. Ну, хотя бы подмосковная речка Ялма, которая протекает в Мещерских лесах. Шириной с болотную канавку, она вдруг разливается великими плесами, на которых осенью берет язь.

Хороши названья рек из моей коллекции. Например, притоки Вишеры — Вёлс, Улс, Лыпья. Или Карабула — приток Ангары. Карабула — вот уж действительно разбойничье, пиратское слово.

Над Карабулой я летал в вертолете с десантниками, выслеживающими таежные пожары. Она извивается по тайге, сворачивается змеей, оплетает тайгу какими-то тройными морскими узлами, ее излучины блестят под солнцем и трепещут, как хариусы.

Есть в запасе и два ручья, протекающих в Якутии. Вот как звучат их названия — Юндюлюн и Кюндюдей.

Я коллекционирую реки — рисую их, ловлю в них рыбу. Но когда нет возможности выехать из Москвы — я тоскую, удилища сохнут, в альбоме — пусто. Тогда я иду на Яузу, как-никак она тоже в коллекции. Но совсем уже никудышной стала Яуза. Ни погода, ни время дня, ни цвет неба никак не влияют на цвет ее воды. Она уже ничего не отражает, кроме унылых гранитных берегов.

Но вот чудо — неподалеку от Андроньевского монастыря я как-то видел двух уток. Это были кряквы, прилетевшие с Чистых прудов или из Лефортова. Неподалеку землечерпалка поднимала со дна грунт, цветом и фактурой напоминавший вар или гудрон.

Весенние кряквы на Яузе — уникальное зрелище. Прохожие останавливались, показывали на них пальцем.