Под стенами замков

Сусанна — жена Пьера и пять человек детей спят на полу на тряпье; все спящие прижались как можно ближе к очагу, от которого еще исходит слабое тепло; в жилище нищенская обстановка: трехногий стол, две-три шаткие скамейки, в углу стоит деревянное корыто, на стенах висят на деревянных гвоздях кастрюли. Через тонкую перегородку доносится из прилегающего к жилищу хлева сонное хрюканье поросенка и запах навоза. Окно или лучше сказать, полукруглое отверстие в стене заткнуто тряпками; из него несет холодом, который тонкой струей просачивается в комнату.

Под утро, когда сквозь оконные щели начинает проскальзывать вместе с холодом слабый отблеск рассвета, окрашивающий все предметы в серый цвет, глаза Пьера смыкаются. В домишке ничего не слышно, кроме дыхания, да изредка стонет во сне жена Пьера Сусанна.

В это самое время усталая и взмыленная лошадь въезжает тихим шагом на улицу селения. Видно, что долгий путь утомил ее: голова ее, с длинной, тщательно расчесанной гривой, опущена; одно колено, израненное во время долгой скачки в темноте, окровавлено, она слегка хромает.

Молодом всадник, измучен не меньше лошади. Лицо, под взлохмаченными от ветра волосами, бледно, губы посинели от холода; бархатный камзол служит ему, видимо, плохой защитой от ветра; безнадежно опустил он поводья на шею лошади. В опущенных плечах, в согнутой спине и и безжизненно лежащих на холке лошади руках, можно прочесть выражение крайней безнадежности и отчаяния. Окружающее, видимо, не занимает его: он даже не глядит перед собой, лишь изредка вздрагивая от толчков неровной дороги.

Филипп проскакал огромное расстояние; сначала страх погони придавал ему силы, и он скакал в темноте, сам не зная, где именно искать спасения. Когда же замок епископа остался позади, а лошадь замедлила ход, его взяло раздумье. Будущее представилось ужасным. Денег у него не было, местности он не знал, не было на свете ни одного человека, у которого бы мог он рассчитывать найти совет и помощь. Просить защиты у соседей сеньоров? Но кто из них захочет ссориться с могучим епископом из-за пятнадцатилетнего пажа. Для того, чтобы найти помощь, надо было ехать очень далеко, в такое место, где люди не боялись бы сеньора де Розуа, и где Филипп мог скрыться и навеки замести свои следы для тех, кто вздумал бы искать его. Уже под утро мальчик почувствовал, что для такой дальней дороги не было у него ни средств, ни сил. Его охватило равнодушие. Гибель его была неотвратима, первый встречный выдаст его епископу, или же ему придется где-нибудь умереть с голоду.

Вид спящей деревушки нисколько не ободрил его. Ему и в голову не приходила мысль искать спасении у кого-нибудь из крестьян; на них привык он с детства смотреть как на продажных рабов, управлять которыми можно только или деньгами, или побоями. Ни того, ни другого средства не было в его руках.

Лошадь его медленно плелась по улице селения. Филиппу пришло в голову, что чем раньше его схватят, тем будет лучше. По крайней мере прекратится это страшное томление ожидания.

— Стоп! Кто едет?

На пороге дома в полумраке вырисовывается фигура в короткой рубашке, с широкой бородой, лежащей лопатой на открытой груди.

Филипп ничего не отвечает и презрительно вглядывается в убогого серва, осмелившегося обратиться с грубым окриком к нему, будущему рыцарю. Этот человек может схватить его и отдать епископу, но во всяком случае он не унизится до того, чтобы вступить с ним в какую бы то ни было сделку.

— Я спрашиваю, кто идет? — повторяет бородач.

Он, видимо, совершенно не считает вопрос свой дерзким и без дальних слов хватает лошадь под уздцы.

Филипп роняет сквозь зубы, стараясь придать твердость своему дрожащему от голода и утомления голосу:

— Пропустите меня. Я рыцарь и еду по своим делам.

Но бородач успел разглядеть в полумраке лицо мальчика, почти ребенка; гордые слова прозвучали жалобно, почти просительно, и Филипп видит, что глаза презренного серва выражают внезапное сострадание; бородач восклицает изумленно.

— Ба! Да ведь это ребенок! Куда ты пустился в путь один, мальчик?

Филипп призывает на помощь свою гордость, делает над собой усилие и кричит:

— Я не мальчик для вас, я сын рыцаря и не позволю…

Но внезапно слова замирают: в глазах Филиппа с необычайной быстротой начинают вертеться огненные круги, тело его тяжелеет, и охваченный странной истомой он чувствует, что неудержимо валится на бок и мягко падает на чьи-то руки, протянутые для того, чтобы поддержать его.

— Ты наделаешь себе беды, Пьер, — говорит Сусанна, глядя на мальчика, крепко спящего на растрепанных пучках соломы. Ты даже не знаешь, откуда он явился; может быть это сын какого-нибудь соседнего сеньора, сбежавший от родителей, или провинившийся слуга. За свое гостеприимство ты можешь сильно поплатиться.

Сусанна настолько же робка и забита, насколько смел и решителен ее муж. Ей всюду грезится опасность, но на этот раз Пьер чувствует, что в словах ее есть доля правды.

— Куда же было его девать, — отвечает он, — он повалился мне на руки, как сноп: он промерз до костей; не мог я оставить его на улице.