Под стягом победным

He could spend his mornings tramping up and down the stable yard, as though it were a quarterdeck and as though Bertrand and his sons chattering about their duties were a ship's crew engaged on their morning's deck-washing.	За неимением шканцев он по утрам мерил шагами конюшню, где Бертран и его сыновья болтали за работой, словно матросы за мытьем палубы.
The smell of the stables and the land winds which came in over the high walls were a poor substitute for the keen freshness of the sea.	Запах конюшни и проникающие за высокие стены сухопутные ветры слабо заменяли холодную морскую свежесть.
He spent hours in a turret window of the house, with a spyglass which the Count found for him, gazing round the countryside; the desolate vineyards in their winter solitude, the distant towers of Nevers - the ornate Cathedral tower and the graceful turrets of the Gonzaga palace; the rushing black river, its willows half submerged - the ice which came in January and the snow which three times covered the blank slopes that winter were welcome variations of the monotonous landscape; there were the distant hills and the nearby slopes; the trace of the valley of the Loire winding off into the unknown, and of the valley of the Allier coming down to meet it - to a landman's eye the prospect from the turret window would have been delightful, even perhaps in the lashing rain that fell so often, but to a seaman and a prisoner it was revolting.	Часами он просиживал у окна в башенке с подзорной трубой, которую отыскал ему граф. Он созерцал опустелые зимние виноградники, далекий Невер - узорный шпиль собора и готические башенки герцогского дворца -стремительную черную реку с полузатопленными ивами - в январе ее сковал лед, и трижды снег засыпал черные склоны; зима привносила в скучный ландшафт желанное разнообразие. Можно было разглядывать далекие холмы и близкие склоны, вьющуюся в неизвестность пойму Луары и бегущую к ней навстречу долину Алье - человеку сухопутному вид с башенки казался бы восхитительным, даже и в частые ливни, но моряку и пленнику внушал отвращение.
The indefinable charm of the sea was wanting, and so were the mystery and magic and freedom of the sea.	Душа требовала морских неизъяснимых чар, таинственной, волшебной и свободной стихии.
Bush and Brown, noting the black bad temper in which Hornblower descended from the turret window after a sitting with his spyglass, wondered why he spent his time in that fashion.	Буш и Браун, видя, каким мрачным капитан спускается после сидения у окна, недоумевали, зачем он туда ходит.
He wondered why himself, but weakly he could not stop himself from doing so.	Он и сам не знал, зачем, но не мог одолеть эту странную тягу.
Specially marked was his bad temper when the Count and his daughter-in-law went out riding, returning flushed and healthy and happy after some brisk miles of the freedom for which he craved - he was stupidly jealous, he told himself, angrily, but he was jealous all the same.	Особенно подавлен он бывал, когда граф с невесткой уезжали на верховую прогулку и возвращались раскрасневшиеся, счастливые, проскакав несколько миль на свободе, куда он так рвался, он сердито убеждал себя, что завидовать глупо, и все равно завидовал.
He was even jealous of the pleasure Bush and Brown took in the building of the new boat.	Он завидовал даже той радости, с какой Буш и Браун строили лодку.
He was not a man of his hands, and once the design of the boat had been agreed upon - its fifteen feet of length and four feet of beam and its flat bottom, he could contribute nothing towards the work except unskilled labour.	Он был неловок и после того, как конструкцию лодки согласовали - пятнадцать футов в длину, шесть в ширину, днище плоское - мог участвовать только в самой черной работе.
His subordinates were far more expert with tools than he was, with plane and saw and drill, and characteristically found immense pleasure in working with them.	Его подчиненные куда ловчее орудовали рубанком, пилой и сверлом, и, соответственно, получали от работы куда большее удовольствие.