Под стягом победным

In the morning light his ribbon and star had appeared gaudy gew-gaws.	В утреннем свете лента и звезда предстали аляповатыми побрякушками.
He never could contrive to feel proud of himself; there was something vaguely ridiculous about the name 'Sir Horatio Hornblower', just as he always felt there was something vaguely ridiculous about himself.	Он не умел гордиться собой, он находил что-то нелепое в сочетании "сэр Горацио Хорнблауэр", как всегда находил что-то нелепое в себе самом.
He had tried to comfort himself with the thought of all the money he had.	Он пытался успокоить себя мыслью о деньгах.
There was a life of ease and security before him; he would never again have to pawn his gold-hilted sword, nor feel self-conscious in good society about the pinchbeck buckles on his shoes.	Он богат, жизнь его обеспечена. Ему не придется больше закладывать наградную шпагу или стыдится в обществе бронзовых пряжек на башмаках.
And yet the prospect was frightening now that it was certain.	И все же будущая определенность его пугала.
There was something of confinement about it, something reminiscent of these weary weeks in the Ch?teau de Gra?ay - how well he remembered how he fretted there. Unease and insecurity, which had appeared such vast evils when he suffered under them, had something attractive about them now, hard though that was to believe.	В ней была какая-то несвобода, какая-то безысходность, что-то, напоминавшее о томительных неделях в замке де Грасай - он помнил, как рвался оттуда на волю. Бедность, такая мучительная прежде, теперь, как ни трудно в это поверить, представлялась почти желанной.
He had envied brother captains who had columns about themselves in the newspapers.	Он завидовал собратьям, о которых писали в газетах.
Surfeit in that way was attained instantaneously, he had discovered.	Теперь он узнал, как быстро приедается известность.
Bush and Brown would love him neither more nor less on account of what The Times had to say about him; he would scorn the love of those who loved him more - and he had good reason to fear that there would be rivals who would love him less.	Бушу или Брауну он не станет любезнее от того, что "Таймс" расточает ему хвалы, тех, кому станет от этого любезнее, сам же будет презирать - и он вполне обоснованно страшился зависти тех, кому любезнее не станет.
He had received the adulation of crowds yesterday; that did not heighten his good opinion of crowds, and he was filled with a bitter contempt for the upper circle that rules those crowds.	Вчера толпа его превозносила, это не улучшило его мнения о толпе, только добавило горького презрения к сильным мира сего, которые этот толпой управляют.
Within him the fighting man and the humanitarian both seethed with discontent.	Он был оскорблен как боевой офицер и гуманист.
Happiness was a Dead Sea fruit that turned to ashes in the mouth, decided Hornblower, generalizing recklessly from his own particular experience.	Счастье - плод Мертвого моря, который во рту обращается горечью и золой. Может быть, Хорнблауэр слишком смело обобщал свой личный жизненный опыт.
Prospect, and not possession, was what gave pleasure, and his cross-grainedness would deprive him, now that he had made that discovery, even of the pleasure in prospect. He misdoubted everything so much.	Предвкушение, не обладание, вот что дает счастье, и, сделав это открытие, он не мог радоваться и предвкушению.