Под стук колес. Дорожные истории

В целом, Ялама, конечно, изменилась, и наверное – к лучшему. Современные постройки, везде – асфальтированные улицы. Если говорить коротко – я помнил Яламу патриархальной, а теперь она была современной, урбанизированной на каждом углу.

Поиски моих друзей тоже ничего не дали – на месте их прежних домов жили в новых современной архитектуры домах их родственники, а мои друзья разъехались, кто куда.

Оставался Рыбсовхоз. Что-то гнало меня туда, хотя, направляясь к остановке мотовоза, я внутренне был готов к тому, что увижу.

Предчувствия меня не обманули.

Не было остановки мотовоза, не было узкоколейки, даже следов от рельсов не осталось.

Это и понятно – этот допотопный вид транспорта нисколько не вязался с современной Яламой.

Но поселок Рыбсовхоза никуда деться не мог. Как и берег моря, на котором он располагался.

Шоссе, которым лишь изредка, но и в те времена я с друзьями пользовался, когда мы ездили в Рыбсовхоз не мотовозом, а автобусом, сохранилось, но тоже изменилось.

Вместо мощеного камнем, лишь сверху прикрытого слегка битумом дорожного покрытия теперь был гладкий асфальт. А само шоссе было гораздо шире прежнего.

Вот поселок на каспийском берегу изменился мало. Все те же белые домики, сады и дворы.

Но меня ведь интересовали не они.

Подсознательно я оттягивал минуту встречи с тем местом, к которому стремился. И поэтому я сначала спустился к морю, походил по берегу.

Конечно, вода отступила за эти годы еще дальше. Каспийское море высыхало, площадь его уменьшалась.

Но как и прежде, на берегу загорали, играли в мяч и в бадминтон, закусывали…

Я шел по кромке берега возле воды и пытался примерно найти то место, где загорал последний раз. Когда рядом расположилась Мила-японка.

Но эта было глупое желание – невозможно найти то, чего просто-напросто нет.

Везде один и тот же совершенно одинаковый желтый песок, сквозь который кое-где проросла жесткая трава.

Все – как было тогда, прежде…

Я поднялся по откосу наверх и спросил у одного из местных русских мужчин, который возился с лопатой возле калитки дома – сохранилась ли совхозовская рабочая столовая, которая когда-то была возле остановки мотовоза.

И получил странный ответ: не только столовая – остановка мотовоза тоже сохранилась.

Я спросил, как пройти к столовой. И, пока шел по указаному мне пути, думал: «Как же так! Мотовоз давно не ходит – в Яламе даже следы рельсовых шпал от времени затянуло землей, а здесь… Зачем вообще остановка, если не ходит мотовоз?»

Столовая была значительно перестроена – и здание было больше прежнего, и окна другие.

Раньше окна были обычными, двухстворчатыми – вроде тех, что у нас в жилым домах.

Именно у такого окна и сидела Мила с младшей сестрой тогда, когда мы обедали, пили пиво, а потом я загородил ей стулом проход к мойке.

Теперь же я стоял у темных зеркальных окон-витрин, отражающих площадку с киосками.

И внутри столовой тоже все было по-другому.

Поэтому я не стал обедать – я пошел по тропинке, которая сквозь заросли вела в нужную мне сторону. И неожиданно миновав высокие деревья, которые, как и прежде, росли примерно в этом месте, я вышел…

Я стоял и смотрел. И словно перенесся на много-много лет назад.

Те же рельсы, та же утоптанная песчаная площадка остановки мотовоза.

Вон там, возле рельса, по площадке ходила, ковыряя носком босоножки песок, Мила. А вон там стоял я, дурак этакий.

А вот этой выкрашенной в светло-голубой цвет деревянной лавочки тогда не было. Это точно, потому что тогда, в 75-ом, увидев, что я опоздал на четырехчасовый мотовоз, я поискал глазами, где бы посидеть в ожидании следующего. И ничего не нашел.

Так что скамейка появилась позднее.

Я посмотрел на кроны акаций – деревья были старыми, кое-где в кронах виднелись сухие ветки. Оно ведь и понятно – им было как минимум полвека.

Странно… Деревья давно нужно было бы спилить и засадить все вокруг новыми насаждениями. Все вокруг изменилось, а этот кусочек прошлого – он остался словно бы законсервированным.

Я подошел к скамейке, рассмотрел ее – действительно, ей было не более чем несколько лет.

– Да, скамейки этой не было, – услышал я голос сзади. – Тогда, в 1975 году.

Я обернулся.

В легком платье сзади меня стояла… Мила-японка.

Но так мне показалось лишь в первый момент.

Нет, это, конечно, была не Мила. Слишком молода для этого, но…

Очень похожа, очень! Хотя, конечно, для меня, как, впрочем, и для большинства европейцев, японцы все на одно лицо.

Как и японки!

Но это же была не просто японка. Это была…

Это была ее дочь, Акико. Впрочем, она попросила называть ее Аллой.

Я смотрел на нее во все глаза. Я ведь не совсем хорошо помнил лицо Милы. А теперь я смотрел на Аллу и вспоминал ее маму – такой, какой она была в возрасте 16—17 лет.

И в памяти моментально восстановился тот, далекий образ. Ну, конечно, та же чистая, чуть смуглая, кожа, миндалевидные черные глаза и тот же красивый четкий изгиб черных бровей.

И – волосы. Не прямые, черные, как воронье крыло, волосы, которые являются одним из характернейших признаков представителей народов Юго-Восточной Азии.