Необходимость семейного измерения в наших исследованиях реальной социальной жизни, ее ткани не вызывает сомнений. Линьяж был полноценным действующим лицом социальной истории[396]
, обладавшим своей особой логикой. Интересы рода не сводились к простой сумме интересов его членов. Воспроизвести свои социальные позиции при смене поколений, обеспечить существование всех ветвей и членов рода и при этом сохранить патримониум — материальный и нематериальный капитал, служащий залогом сохранения идентичности линьяжа, — такова была задача, различимая за разнообразными поступками и решениями наших героев и их контрагентов. Особые ухищрения требовались при передаче церковных и светских должностей. Мы видели, какие усилия прилагались для того, чтобы обеспечить резигнацию королевских (Бекдельевр) и церковных должностей (Ле Клерки и Версорисы), а завещание Пьера Галанда показывает, что даже должность королевского лектора начинает рассматриваться как объект, подлежащий передаче, не говоря уже о должности принципала университетской коллегии. С иным движимым и недвижимым имуществом дело обстояло проще — на страже интересов линьяжа стояли кутюмы, оберегавшие права грядущих поколений и всех членов рода. Но требования обычного права порой вступали в противоречие с интересами не только отдельных наследников, но и всего линьяжа. Коллизия могла возникать между требованиями справедливого раздела наследства, соблюдения хотя бы относительного равенства условий для всех потомков — и необходимостью не только сохранить, но и значительно улучшить свои социальные позиции, что требовало концентрации материальных и нематериальных благ в руках одной ветви.Линьяж мог не укладываться в сословные и классовые рамки. Теоретически его благородство распространялось на все ветви, но на деле он мог быть весьма неоднороден. Представители одной ветви носили пышные титулы и владели виконтствами и барониями, а их родственники по боковой линии при этом могли вести жизнь, трудно отличимую от жизни простых горожан. Ради приоритета старших, ради открытия перед ними новых перспектив социального роста жертвовали интересами младших, на чью долю выпадало оскудение из-за стесненных материальных условий и снижение социального уровня брачных союзов. Эта коллизия зачастую и порождала красноречивые протесты и необычные поступки некоторых из наших героев и их родственников.
В предисловиях к этой книге я сравнивал примененный здесь метод с охотой на блох. Что нам удалось таким образом отловить, чтобы увидеть нечто необычное, недоступное для наблюдения при иных подходах? Глобальных открытий ждать здесь не стоит, поскольку трудно найти сюжет, о котором бы не писали современники, особенно авторы юридических трактатов, в изобилии сохраненных для нас «божественным искусством книжного тиснения». Но в том-то и дело, что этой информации слишком много для современного историка, и мало кто будет тратить время на чтение этих книг, не ставя перед собой какую-нибудь прагматическую цель. Уже лишь поэтому возможность посмотреть на то, как французы того времени решали практические задачи, открывает перед нами интересные перспективы.
Вот, например, историки университетов спорят о содержании образовательных курсов. Все, что мы знаем о преподавании права по университетским уставам, сохранившимся материалам лекций и студенческим конспектам, свидетельствует о том, что изучалось римское право, труды глоссаторов и некоторых постглоссаторов. Но как будущие судьи знакомились с тонкостями кутюмного права, с королевским законодательством, с процессуальным правом и с прочими жизненно важными вопросами? Некоторые историки предполагают наличие «спецкурсов», экстраординарных лекций, читаемых в послеобеденное время и, возможно, именно поэтому не отраженных в учебных программах и уставах. Наши герои — Шарль Дюмулен, Жиль Бекдельевр, но и участники «Диалога адвокатов» — указывают на то, как решалась эта проблема. Они говорят о важнейшей роли адвокатской стажировки в юридическом образовании. Молодые обладатели университетских степеней присутствовали на заседаниях судебных палат, а после обеда разбирали услышанное под руководством опытных адвокатов. Вместе с тем и Ле Пилёр, и Луазель с Паскье показывают нам и альтернативный, «прокурорский» путь юридического образования, не столь престижный, сколь адвокатский, но вооружавший знаниями, значительно более полезными с практической точки зрения.
Если о роли стажерского периода в подготовке юристов было ранее известно хотя бы теоретически, то истинные масштабы и роль практики наделения магистров и студентов церковными бенефициями в период раннего Нового времени, кажется, никогда не становились предметом специального изучения историков, хотя в период Старого порядка этому и были посвящены объемные трактаты знатоков канонического права. Без осознания и описания этой практики трудно понять логику образовательных реформ в период от «ренессансной монархии» до самого конца французского абсолютизма.