Под Варды синими сводами (СИ)

Не находя себе места в последний вечер перед тем, как отец с дядями должны были отправиться в Дориат, я решила во что бы то ни стало поговорить с отцом. Выждав немного времени после ужина в моих комнатах, где рядом со мной была старавшаяся успокоить меня Тулинде, я вышла в тускло освещенный горящими по стенам лампами коридор, и направилась к двери в покои отца. Сердце мое сжималось в груди от тоски и страха. Сознание неправедности готовившейся дядями и отцом вылазки возмущало меня, но я не смела открыто возражать никому из них, зная, что они сами не хуже меня понимают, что пойдя туда, совершат нечто противное добру и воле Высших Сил, чем еще больше запятнают себя, окончательно отрезая путь к прощению.

Я постучала в его дверь с колотящимся от безумного волнения сердцем. Ответа не последовало, тогда я решилась и толкнула ее. Дверь не была заперта, и я вошла в полутемную комнату. Отец сидел за столом при свете единственной стоявшей на нем лампы и, грызя в зубах перо, что-то обдумывал, склонившись над пергаментом. Он был так погружен в свои мысли, что даже не услышал моего стука.

Атар вопросительно поднял на меня глаза, от чего я смешалась и с порога высказала то, что было у меня на сердце:

— Отец, мне так тревожно… — пролепетала я, прикрывая за собой дверь.

Он молча встал из-за стола, выпрямился во весь свой высокий рост, размял плечи, которые у него, должно быть, затекли от сидения в непривычной позе, и широкими шагами двинулся ко мне. Отец приближался ко мне так решительно, что я даже немного испугалась, представив на мгновение, что рассердила его своим вторжением, помешав закончить важное дело.

Подойдя вплотную, он положил левую руку на мое плечо, а правой приподнял мой подбородок, так, чтобы наши глаза встретились:

— Опять полуночничаешь, дочь Халет? — казалось, его забавлял мой приход, он улыбался уголками рта, прищурив глаза.

Я закивала головой, не зная, что ответить.

— Иди сюда, — он стиснул меня в объятиях, — Вот так… Завтра рано не вставай, мы уедем до рассвета...

При этих его словах слезы стремительно шибанули сначала в мой нос, а следом и в горло. Я не могла говорить, сотрясаясь от рыданий, зарываясь лицом в его черную шерстяную рубаху и тоже сжимая его, как могла крепко, цепляясь за ткань, сминая ее у него на боках и спине. Отец был теплый и жесткий — из мускулов и сухожилий, поджарый, словно породистая гончая. От его одежды всегда пахло какими-то дурманящими благовониями, а от лежащих на плечах и спускавшихся по пояса темных волос — ароматом кедрового дерева и ягод можжевельника.

— Пока мы не вернемся, останешься здесь за старшую, так что смотри в оба, слышишь? — шептал он, наклонившись к самому моему уху.

Внутри у меня разливалась такая жестокая боль, о существовании которой я даже не подозревала. Жмурясь, я прижималась к отцу, обнимавшему меня. Мне хотелось, опустившись на колени, умолять его не ходить завтра в этот ужасный поход за камнем, хотелось не отпускать его от себя больше ни на шаг, голова кружилась, ноги отказывались повиноваться.

Как сквозь пелену до меня донесся его исходящий из груди, обладавший странной мягкостью, голос:

— И помни — ты же дочь Халет...

Медленно отстранившись, он сжал в ладонях мое мокрое от слез лицо и несколько мгновений всматривался в него. Зрение у него было острое, даже в царившей в комнате полутьме он мог разглядеть меня во всех подробностях.

— Теперь ступай, — сказал он твердым голосом, развернув меня за плечи и подталкивая к двери.

Я не помню, как вышла за дверь и дошла до моих покоев.

Наутро я проснулась поздно. Спрыгнув с кровати, я кинулась к окну — солнце уже стояло высоко в небе. Метнувшись к двери, я рывком отворила ее и побежала по полутемному пустому коридору. Ворвавшись в комнату отца, я остановилась посередине, озираясь по сторонам осиротевших в отсутствие хозяина покоев. Ноги от бессильного отчаяния подкашивались, я блуждала ошалелым взором по пустоте его комнаты. На столе лежали какие-то скомканные, залитые чернилами, бумаги и сломанные изгрызенные перья, на полу тут и там валялись тонкие шелковые рубашки и златотканые кушаки плотного атласа. Кровать была застелена, нетронутая со вчерашнего вечера, на измятых покрывалах лежали несколько кожаных ремней, небольшой метательный кинжал, несколько драгоценных перстней с самоцветами из Валимара и маленький узелок ярко-алого шелка. Я взяла узелок в руки, развязала, в нем оказалась золотая брошь в виде восьмиконечной звезды, которой отец скреплял ворот кафтана во время празднеств и торжественных ужинов.

Опустившись на пол в его комнате, я свернулась в клубок, сжимая в руке эту брошь. Лежа на полу, я чувствовала себя самым несчастным и одиноким созданием во Вселенной, а из глаз ручьём текли слёзы.

— Владыка Диор приказывает вам собрать ваши отряды и выступить на восток, к Сарн Атрад!